Книга Бездорожье - Инна Шаргородская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он поднял брови, словно бы удивившись.
А она вновь попыталась унять сумятицу в чувствах и сосредоточиться на своем рассказе.
И уняла как будто… но беспокойство – казавшееся необъяснимым теперь, когда причин для него вроде бы не осталось, – так почему-то и не прошло.
Каждый взгляд на Имара по-прежнему ранил ее сердце.
Каждый взгляд усиливал это беспокойство…
О чем бы она ни говорила, в любимых серых глазах не мелькало ни единой искорки воспоминания или узнавания. Интерес – да, был. Но и только.
И ей все больше становилось не по себе.
К беспокойству постепенно примешивалось что-то еще.
Что именно – не понять…
Но в какой-то миг, в очередной раз заглянув Имару в глаза и снова ощутив болезненный укол в сердце, она утратила всякую охоту продолжать свой рассказ. Остановилась на полуслове и неожиданно для себя самой, словно подтолкнул кто-то, предложила ему:
– Умойся!
Он хлопнул глазами, тронул себя за щеку, покрытую черными разводами. Взглянул на свои руки, не менее грязные.
– Ох, – сказал и, неохотно поднявшись со скамейки, подошел к пруду.
Присел на корточки возле кромки воды и начал умываться.
Катти тем временем отыскала в кармане носовой платок, который и подала ему, когда он вернулся – не то чтобы отмытый полностью, но все же почище.
Он вытерся, посмотрел на нее с уже знакомой неуверенной улыбкой.
И Катти похолодела с головы до пят.
До нее дошло наконец…
Семь лет скитаний по чужим мирам. Семь лет нелегких приключений и испытаний.
И за это время он нисколько не изменился.
Не Имар.
Искусная подделка.
Под образ, извлеченный из ее памяти, – двадцатидвухлетнего юноши, с молодым и гладким лицом, без единой морщинки, без единого следа пережитого…
Конечно, откуда же кому-то знать, как Имар может выглядеть сейчас, почти в тридцать, после всего, что довелось ему испытать, когда она сама этого не знает!
И, разумеется, тот, кто сидит с нею рядом, просто обязан был «потерять память», иначе, заговорив об их совместном прошлом, наверняка что-нибудь да перепутал бы, и она могла бы заподозрить подделку сразу…
Удар был силен.
Ей сделалось так больно и так горько, что хотелось одного – разрыдаться.
Но Катти сдержалась.
Ни к чему этому коварному порождению бесовского мира видеть ее слезы. Ее разочарование.
Раскрой она один обман – на смену явится другой. И как она не поняла раньше?… Запугивание – не единственный способ заставить незваных гостей повернуть обратно. Их можно соблазнить, поманить несбыточной мечтой, исполнением желаний.
Во что, интересно знать, превратился бы этот «Имар», если бы она и впрямь ушла с ним отсюда? Поспешила бы домой, влекомая отчаянной надеждой, что любимый муж ее вспомнит? Забыв о том, зачем на самом деле сюда явилась?
Понятно, почему ему не было дела до ее друзей…
Господи… Пиви! Юргенс!
Ведь их обоих сейчас наверняка тоже обрабатывают! Не зря разлучили!
Она едва не вскочила со скамейки, но вовремя себя одернула.
Бесовские порожденья опасны.
Поэтому имеет смысл продолжить навязанную ей игру. Еще на некоторое время сделать вид, будто она верит, что нашла своего Имара. Вернуться в дом, увидеться с друзьями. Втроем они что-нибудь да придумают, найдут выход…
Сил поднять глаза и еще раз посмотреть на него не было. Но Катти заставила себя это сделать.
И снова похолодела.
Последняя надежда, еще таившаяся в глубине души, – на то, что она ошиблась, что рядом с нею все-таки Имар, – развеялась безвозвратно.
Бесовские порожденья читали мысли.
И он уже понял, что игра провалилась.
Выражение его глаз стало жестким, и теперь они походили на два кусочка льда, точь-в-точь как у госпожи Никколы. Но на губах еще держалась неуверенная улыбка.
– Я вижу, госпожа, – сказал он с деланной печалью в голосе, – что вы все-таки обознались. Кажется, я не Имар.
– Боюсь, что так, – ответила она.
Что случится, если будет сказана правда? Они же не подсунут ей второго «Имара» – это слишком…
– Моему мужу сейчас около тридцати, – собравшись с силами и тоже изобразив печаль, объяснила Катти. – Я не сразу поняла, что вы для него слишком молоды. Простите, – и добавила после некоторой заминки, с трудом припомнив имя, которое он называл, – …Бисмус.
– Что ж, – сказал он. – Бывает. Жаль, конечно, что я – не он. – И напустил на себя, все еще поддерживая игру, прежний, смущенный и растерянный вид. – Вы мне понравились, я был бы рад назвать такую женщину своей женой. Но…
– Это не так, – качнула головой Катти.
– Я возвращаюсь? – спросил он.
– Да. Мне больно видеть вас, – сказала Катти чистую правду.
И он ушел.
Играя до конца – сгорбившись, как бы от сильнейшего разочарования. Медленно, как бы ожидая, что его окликнут.
Но уже не Имаровой походкой…
Расплакаться Катти себе так и не позволила. Хотя сердце разрывалось на части, и больше всего ей хотелось умереть – немедленно, не сходя с места.
Какое-то время она еще сидела у пруда, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Пока не отыскала наконец среди них ту, что придала ей силы встать со скамейки и отправиться на поиски особняка госпожи Никколы.
Следовало как можно скорее выяснить, что происходит с ее друзьями. Вдруг они нуждаются в помощи?…
Об остальном она попросту запретила себе думать. И к тому моменту, когда в просветах между деревьями замаячил фонтан, украшавший лужайку перед домом, ее сердечная боль уже почти унялась. Отодвинулась, во всяком случае, перестала застить свет перед глазами.
А когда, обойдя фонтан, Катти разглядела посреди лестницы, ведущей к парадному входу, одинокую фигурку Пиви, переминавшейся с ноги на ногу, она и вовсе забыла о себе. Поскольку вид подруги, несчастный и неприкаянный, без всяких слов свидетельствовал о том, что наихудшие ее подозрения были справедливыми…
Впрочем, какой бы удар ни пришелся на долю Пиви за время их короткой разлуки, но при виде Катти она сама всполошилась. Спросила первым делом испуганно:
– Что с тобой? Почему ты такая бледная?
– Потом скажу, – Катти пристально всмотрелась ей в лицо. – Ты-то как? Почему стоишь тут… одна? Где Юргенс и… остальные?
– Понятия не имею, – тут же помрачнела Пиви. – Я весь дом обошла – никого, даже слуги куда-то подевались! Вот, вышла, решила поискать водопроводную систему, которую его чинить повели. Гляжу – ты идешь…
