Книга Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья - Иван Кузнецов

Часть пятая

Берлин

Ноги ступают по бетону взлётно-посадочной полосы. Я и забыла, какой ровной и надёжной может быть поверхность под ногами. Не надо ждать, что вот сейчас качнётся камень, посыплется щебень, больно вдавится в ступню острая грань твёрдой горной породы. Бетон, несмотря на множество мелких трещинок, кажется невозможно гладким. Самый короткий, неглубокий вдох наполняет лёгкие до отказа. Глубокое дыхание, старания захватить как можно больше кислорода внезапно становятся лишними и даже опасными: от привычной уже гипервентиляции кружится голова и внезапно возникает состояние, близкое к опьянению. Я вспоминаю, что меня ещё дома предупреждали об этом, и стараюсь избегать слишком глубоких вдохов. Между прочим, воздух насыщен отнюдь не одним лишь кислородом. Влажно после дождя, сильно пахнет озоном, землёй с обочины, а ещё – бензином: пассажиров спецрейса ожидает автобус. В отдалении – ровная линия аккуратных кирпичных домов.

Стыдно сказать, но возвращение к цивилизации после долгих скитаний по диким горам обрадовало меня, несмотря на то что произошло оно в самом центре Третьего рейха, в фашистском логове. Здесь, за городом, на просторе военного аэродрома ещё не ощущалось давящей энергетики фашистской столицы.

Едва ли не каждый из знакомых немцев подошёл ко мне с широкой улыбкой, чтобы торжественно констатировать очевидное: мы скоро окажемся в Берлине, я увижу родной город, великую столицу нашей величайшей нации.

Включились сложные, ювелирной работы карантинные блокировки, в установке которых я принимала осознанное участие, и я совершенно потеряла возможность чувствовать своих, не говоря уже о том, чтобы выходить на связь. Смутные образы товарищей расплывались и таяли при попытке сосредоточить на них мысли. Так же обстояло дело с именами, с фактами, с представлениями знакомых мест. Таким образом, я вошла в берлинскую жизнь почти подлинной маленькой немкой с сознанием, почти лишённым второго дна. Я была готова воспринять мир, в который входила, как в собственный дом, врасти в него, стать его частью.

Несмотря на утомительный перелёт, я была бодра и полна сил.

Вечерело, моросило, мы ехали по Берлину в сумерках. Массивные серые фасады смягчались очертаниями зелёных деревьев и кустарников. Да, в городе, даже в центре, было много растительности, но ещё больше массивных, помпезных фасадов. Может, из-за сумерек мне показалось, что улицы города заполнены домами разных оттенков серого. На окраинах, в рабочих районах преобладал тёмно-красный кирпич. Впоследствии я разглядела, что Берлин разнообразнее, а местами – веселее, но город так и остался для меня по первому впечатлению – серым и закоптело-красным.

В небе там и тут висели, почти сливаясь с дождём, старые знакомые – аэростаты.

Автобус развозил по домам членов экспедиции, так что по городу поколесил порядком. Куда же отвезут меня – никто не сказал. И только перед самым выходом господин Мейер предупредил, чтобы я готовилась, потому что мы идём вместе: я поживу пока в его семье. Что ж, я подхватила свою тощую котомочку и спрыгнула с подножки вслед за Мейером, нагруженным, помимо увесистого ранца, огромной сумой.

Семья Мейера состояла из сына и дочери – погодков чуть младше меня – и жены. Дети были гладенькие, плотненькие, ухоженные, а жена – сравнительно молодая ещё женщина – отличалась худобой и имела замученный вид. Как потом выяснилось, она не работала, но обязанности домохозяйки сильно её выматывали, особенно если учесть, что жалованья мужа хватало – на всю-то семью – едва-едва.

О возвращении отца и о моём визите семейство было предупреждено.

Мне странным показалось, что дети не повисли с радостным визгом на шее отца, а только весело и вместе с тем как-то потерянно попрыгали вокруг него. Мейер обнял и расцеловал каждого, но только супругу задержал в объятиях и долго не разжимал крепкого кольца своих тренированых рук.

К моему появлению семейство отнеслось спокойно и в целом доброжелательно.

Квартира находилась на цокольном этаже, в невзрачном дворе. Такая, как я не люблю: со слишком высокими потолками над узкими комнатёнками. С потолка свисают длинные-предлинные цепи для абажура или люстры. Чувствуешь себя как на дне колодца. Почему-то в таких жилищах всегда ощущение затхлости пространства. Впрочем, женщина старалась вовсю: всё в её вотчине было чистенькое, ухоженное, украшенное обязательными атрибутами сентиментального немецкого уюта: занавесками с рюшами, салфеточками, картинками в рамках, фарфоровыми статуэтками пастушков и трогательно целующихся детишек. Стол празднично накрыт, но посуда довольно простая, не без сколов и трещин. Вот продукты доб ротные. Есть и хлеб, и картошка, и тушёная капуста… Пакостный у неё запах, у этой немецкой тушёной квашеной капусты. Но вкусная. Я полюбила её, пока там жила. Однако теперь не заставлю себя такое приготовить… Дополнили картину немецкого продовольственного благополучия копчёные колбаски, которые Мейер сэкономил в дальнем походе и теперь торжественно выложил на стол…

Подробности все эти вовсе не важны. Зачем я застряла на них так долго? Но это ж самые первые впечатления. Я стояла в начале нелёгкого и опасного пути, была насторожена, напряжена, чувства обострены. Мелкие детали происходившего сами собой врезались в память…

Поесть меня каждый раз приглашали к общему столу, но поначалу почти не разговаривали со мной, да и между собой члены семьи общались мало. Дети вели себя сдержанно, что называется, прилично. Мальчик всё косил в сторону, его громкие мысли были о катании по двору на велосипеде. Девочка с любопытством изучала меня исподтишка, но не как ровесницу и потенциальную приятельницу, а как диковину. Хозяйка следила за мужем глазами, полными нежности и болезненной радости человека, который знает, что встреча – не надолго. Вообще, если бы не искренняя, хотя затаённая, любовь этих двоих друг к другу, то молчаливая, чопорная обстановка в доме могла бы показаться с непривычки тягостной.

Муж привёз, сдал меня и считал своё дело сделанным, а заботы легли на бедную жену. Фрау Мейер поначалу боялась заговорить со мной, так как считала, что я то ли не знаю немецкого языка, то ли вовсе не умею разговаривать. Скрепя сердце уложила она меня на свои снежно-белые перины, вынужденная наблюдать, как дикарка укладывается прямо в грязной, заскорузлой одежонке. Ох, с каким наслаждением я и сняла бы заношенное, ни разу не стиранное тряпьё и помылась! Но я выросла в скитаниях по Тибету. Оставалось ждать, когда немка сама догадается «научить» меня гигиеническим процедурам. Воды как таковой я не обязана сторониться: сколько горных рек приходилось преодолевать вброд!

Она решилась на второй день: повела меня в душ. Стала показывать, что надо раздеться, залезть в ванну, и с облегчением обнаружила: можно свободно объясняться по-немецки. Сначала ей пришлось самой меня мыть, как ребёнка, а мне – терпеть. Но я оказалась талантливой ученицей и быстро научилась управляться самостоятельно с кранами и мылом. Вспомнила к случаю, как мама в детстве мыла меня, и няня – пока мы не отправились скитаться. Фрау Мейер отдала мне кое-что из своей одежды – не из дочкиной, а именно из своей.