Книга Одна ночь и вся жизнь - Энни Уэст

Что означало: вероятно, Костас уехал несколько часов назад.

Когда Софи спустилась на первый этаж, ей было холодно, несмотря на яркое солнце, которое светило снаружи.

Она никого не увидела ни в столовой, ни в гостиной, ни...

— Kalimera, thespinis.

Софи повернулась и увидела, что из помещения для слуг вышла домработница.

—Kalimera sas, — ответила она со слабой улыбкой.

—Вы хорошо спали, да? Вы хотели бы поесть?

—Я подожду, спасибо, — сказала она. — Kyrie Palamidis и я должны были кое о чем поговорить. Я подожду и буду есть вместе с ним.

Домработница наклонила голову. Она приняла озадаченный вид.

— Ho kyrios уехал несколько часов назад, — объяснила она. — Сначала он посетил больницу. Потом он позвонил и сказал, что решил провести несколько деловых встреч. Он вернется только вечером. Садитесь, а я принесу вам вкусную еду, всего через несколько минут.

Она кивнула и улыбнулась, а потом поспешила обратно.

Пятясь, Софи наткнулась на стул с твердой спинкой и буквально повалилась на него. У нее вырвался вздох. Потом она снова вздохнула. Болело сердце.

Теперь она знала, почему Костас ушел, не прощаясь. И не возвращался целый день. Что касалось его, ничего не изменилось. И они больше ничего не должны были говорить друг другу.

Секс. Это и есть то, чего я хочу. Это и есть все, чего я хочу от тебя.

Она заткнула уши, но не смогла остановить ненавистные воспоминания об этих словах.

Я хочу на единственную ночь забыть об окружающем, мире. Бурный восторг и простое, плотское удовольствие.

Когда она вспомнила, как свирепо он ей отвечал прошлой ночью, у нее на глазах выступили жгучие слезы.

Никаких взаимоотношений. Никакого будущего.

Эти слова возвещали гибель ее хрупким надеждам.

Прошлой ночью она была дурой, ее увлекло сильное желание. Увлекла ее любовь к Костасу.

Она сделала глупость, подумав, что, поскольку она чувствует нечто гораздо большее, чем вожделение, Костас должен теперь чувствовать то же самое. Но для него ничего не изменилось...

Ее охватило отчаяние.

Она хорошо поняла, какие у нее отношения с Костасом Паламидисом.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Возвращаясь домой, Костас старался вести машину с умеренной скоростью. Незачем торопиться, уверял он себя. Это был бы признак слабости. Он всегда гордился силой своего характера. И теперь он тоже не проявит слабость.

Но он улыбнулся при мысли об очаровательном искушении, которое ждало его дома.

Софи.

Никогда еще у него не было любовницы, от которой у него кипела кровь и пела душа. Но именно от Софи он приходил в смятение. Ему нужно было помнить, что нельзя разрешать любовнице управлять его жизнью.

Проснувшись, он понял, что ему не хочется покидать Софи.

Черт возьми! Что за ерунда?

Из-за Софи у него даже возникло искушение подумать, что ему нужно от нее нечто большее. Нечто другое, нежели сексуальное удовлетворение и счастливое, беззаботное высвобождение, которое оно принесло.

Эта женщина была слишком опасна. Поэтому он ее покинул. Расчетливый уход.

Костас пожал плечами. Он покинул Софи, и она должна была проснуться в одиночестве. Возможно, он повел себя более жестоко, чем это было необходимо. Но он не хотел, чтобы она питала какие-либо иллюзии. Он не стремился к постоянным взаимоотношениям.

Но теперешний роман, который доставлял удовольствие и ему, и Софи, — это было нечто совершенно другое.

Он улыбнулся.

Его ночи будут принадлежать ей, пока это устраивает их обоих. Но днем у него другие обязанности. Он не обратил внимания на то, что только что отменил свою последнюю встречу, чтобы поспешить обратно к Софи.

Костас мог позвонить ей раньше и объяснить, что он уехал на целый день. Мог оставить ей записку сегодня утром. Он даже мог разбудить ее, когда встал. Но тогда у него могло возникнуть искушение остаться в спальне...

Костасу никогда не доводилось испытывать страстное желание, которое можно было сравнить со страстью к Софи. Он не знал, что с этим делать. Он повел себя решительно, разумно. Костас так и так собирался продолжать. Он знал, что Софи, такая искренняя и честная, в конечном счете, это оценит. И, в конце концов, это она ждала его на пляже вчера вечером. Ясно, что теперь она приняла его условия: никаких эмоциональных уз, никаких планов на будущее.

Если она и была разочарована сегодня утром, что ж, ему тоже было тяжело ее покидать. И он ей это возместит...

Костас сбавил скорость, когда открывались электронные ворота, и поехал к дому. Он чувствовал радостное волнение.

Он снова желал Софи. Впрочем, он желал ее целую ночь и целый день. Сегодня он узнал отличную новость от врачей Элени. И знал, как это отметить.

—Да, kyrie, она вышла из дома некоторое время назад и, по-моему, направилась к морю. — Горничная сделала паузу и нахмурилась. — Она плохо выглядела. Была так бледна и ничего не съела, даже ни кусочка.

Костас понял одно: что-то не так. Он осознал это, когда не сумел найти Софи в доме.

—А вот и она, — сказала горничная, наклонив голову. Тогда он услышал, как закрылась парадная дверь, услышал легкую походку Софи, которая шагала по холлу. — Я должна?..

—Нет. Все в порядке.

Он уже отворачивался, не обращая внимания на то, что, судя по ее взгляду, домработница начала размышлять.

Софи уже вышла из холла. Костас помчался за ней по лестнице, шагая сразу через две ступеньки. Он спешил, потому что предчувствовал беду. Открыв дверь ее комнаты, он увидел Софи. На ней была одежда, которую он выбрал для нее сегодня утром. И почему-то это оказалось даже интимнее, чем все отчаянные ласки прошлой ночи.

Дома. Я, наконец, приехал домой.

При взгляде на Софи он испытал что-то теплое и нежное, ошеломляющее новое чувство. Потом к нему вернулся здравый смысл.

Вожделение. Вот что он чувствовал. Это просто и несложно. Ведь вожделение легко утолить.

Софи повернулась к нему. Ее лицо напоминало неподвижную маску. Она сжимала губы, словно ей было больно. А ее глаза... они были огромными и мрачными.

—Софи? Что случилось?

Когда Костас взглянул ей в глаза, ему стало страшно. Она явно страдала. Он едва мог поверить, что это была та же страстная и довольная женщина, которую он оставил в своей постели этим утром...

—Ничего не случилось.

Ее голос был слабым и высоким, но хрупким, как стекло.