Книга Два дня - Рэндалл Силвис

Именно для Ларейн Демарко начал выкладывать плиткой дорожку, бегущую от заднего крыльца к маленькому, похожему на сарай гаражу. И ради нее он начал переоборудовать второй этаж гаража – под ее швейную мастерскую, тренажерный зал и читальню. «Ты тоже можешь ими пользоваться, – повторяла ему тогда Ларейн. – Я не хочу, чтобы ты считал все это только моим».

Но он так считал. Ведь все это делалось для нее. Но дорожка так и осталась невыложенной, а второй этаж гаража – незавершенным.

Демарко смотрел в темноту и мечтал найти в себе силы вернуться к этим работам. Ему хотелось зарядиться такой энергией, чтобы он мог работать по двадцать часов в сутки, доводить себя до полного изнеможения и забываться потом – на оставшиеся четыре часа – глубоким, мертвецким сном без всяких сновидений. Увы, его тело теперь уставало очень быстро, а внимание становилось рассеянным еще задолго до того, как он ощущал готовность заснуть. Так было и на этот раз. Демарко знал: если он ляжет сейчас в постель, все закончится как обычно – ему придется заглушать свои мысли каким-нибудь ночным ток-шоу на радио. Любимой передачей сержанта была программа, посвященная сверхъестественному – людям-теням, призракам, духам и демонам, полтергейсту и разным фантомам. Истории о счастливой или осознанной загробной жизни приковывали и будоражили его внимание; он вслушивался в каждое слово в надежде поверить в них и утешиться. А все остальные, как правило, навевали на него дрему, как бы ни стремились демоны и полтергейсты проникнуть в его мозг с радиоволнами.

Вот и сейчас Демарко понимал: он сумеет крепко заснуть, лишь убив каким-либо образом часа три. Можно было, конечно, напиться до беспамятства. Но расплачиваться за это ему бы пришлось весь следующий день. Да и, по правде говоря, ему совсем не хотелось терять головы; коварное похмелье могло перемешать и спутать в его мозгу разрозненные факты о Хьюстоне. А сержанту хотелось, чтобы они оставались там разложенными по полочкам, чтобы он смог в конечном итоге собрать из них весь пазл жизни главного подозреваемого.

На самом деле Демарко уже решил, как ему убить эти три часа; только отказывался себе в этом признаться. С регулярностью раз или пару раз в месяц сержант поддавался порыву сесть за руль и поехать в Эри. После таких поездок он всегда потом ненавидел себя несколько дней – как мальчишка, которого застали мастурбирующим на порнокартинки.

Уже осознав, что именно так он поступит и этой ночью, Демарко все же простоял еще минут пятнадцать у окна. А потом, признав свою слабость и смирившись с ней, как он делал это всегда, буркнул себе под нос: «Ну а почему бы, черт возьми, не взять и не поехать?»

Дорога от дома до наклонного въезда на И-79 заняла не больше двадцати минут; этого времени Демарко вполне хватило, чтобы настроиться на нужный темп езды под парами виски. Устремившись по межштатной магистрали на север под звуки кливлендского блюза, он время от времени вынимал из чашкодержателя стакан и отхлебывал из него по глотку. От виски по его языку и горлу разливалось тепло, а сердце постепенно примирялось с действительностью. И Демарко уже почти перестал обращать внимание на высвечиваемые фарами знакомые ориентиры, позволив мышцам шеи и плеч избавиться от напряжения, а рукам, яростно сжимавшим руль, ослабить свою хватку. Ему даже показалось, что машина едет сама, своевольно отстранив его от управления. И сержант охотно предался этой иллюзии, отложив разборки с ней на утро.

Маленький Кейп-Код окутывала темнота; только в восточном окне первого этажа мерцал слабый огонек. «Светильник над плитой», – сказал себе Демарко. Только его оставляла горящим Ларейн, уходя вечером из дома. Этого светильника вполне хватало, чтобы осветить ей по возвращении путь до лестницы и наверх, в темноту.

Демарко проехал мимо ресторана «У Молли Бренниган» на Стейт-стрит, но белой «Максимы» Ларейн нигде не приметил. Похожая машина была припаркована у пожарной станции на Старой Французской дороге. Но номерной знак на ней был другим. Демарко продолжил петлять по городку, следуя проторенным Ларейн путем к ее излюбленным ночным заведениям. Его автомобиль катился как на автопилоте. Принудив себя сбавить обороты, Демарко постарался отбросить неприятные предчувствия и не думать о неизбежном.

На Восточной 18-й улице, всего в квартале от того маленького театра, где они с Ларейн частенько гуляли в первые пять лет брака – единственном счастливом периоде за восемнадцать лет их совместной жизни – Демарко остановился. Как можно дальше от ближайшего уличного фонаря, но в пределах видимости белой «Максимы», припаркованной на приподнятой стоянке отеля «Холидей Инн» через дорогу. «Могла бы припарковаться и не так приметно», – пробурчал себе под нос сержант. Ларейн никогда не пряталась от людских глаз. Демарко признал этот факт, но предпочел не зацикливаться на нем. Размышлять лучше ясным днем на свежую голову. А напрягать мозги ночью чревато последствиями.

Глядя на белую «Максиму», Демарко старался не думать о том, что Ларейн поджидает какого-то мужчину в баре отеля. Или уже не поджидает. Оба предположения причиняли ему боль. И Демарко попытался переключить мысли на маленький театр-студию рядом с отелем. «Интересно, он еще работает?» Они с Ларейн провели в его темном зале много счастливых часов, посмотрели там много спектаклей. Первым был «Гадкий койот». Демарко улыбнулся, вспомнив, как была шокирована Ларейн, когда во втором акте ведущая актриса труппы вышла на сцену практически голой.

«Как быстро все меняется», – подумал сержант.

А потом начал вспоминать: «А что мы еще там смотрели? Мы смотрели там „Американцев“, „На волосок от гибели“, „Американского бизона“, „Большого тунца“ и еще пьесу „Дети меньшего бога“».

Именно Ларейн познакомила его с театром. А также с поэзией и литературой вообще, с этой волшебной магией печатных слов. Сейчас он мог по малейшему поводу, да и без повода, процитировать Рильке или Маркеса. Только вот нынешняя культурная жизнь самой Ларейн состояла из повторных просмотров одной дрянной сцены, снова и снова прокручивающейся в ее мозгу. Демарко знал, какое кино она видит теперь постоянно в своей голове. Потому что он сам его тоже частенько видел.

Эта сцена всегда начиналась с длинного кадра, в котором красный грузовой пикап несся прямо на них по темной, залитой дождем улице – торпеда массой в две тысячи футов с одной лишь горящей фарой. Ларейн заметила этот пикап раньше его. Демарко смотрел прямо перед собой, проезжая перекресток слишком медленно и думая не о переключении светофора с желтого на красный, а об экзамене, который ему предстояло сдавать на следующий день, и о возможном повышении по службе. «Быстрей!» – закричала Ларейн. Но он сначала посмотрел направо и увидел, как она цепляется руками за приборную панель, выглядывая из своего бокового окошка. И только потом заметил надвигающийся на них свет одинокой фары и надавил на газ.

Очнулся Демарко от стука людей по ветровому стеклу. «Форд Торес», которым он управлял в ту ночь, вылетел на тротуар и впечатался в магазин одежды. Демарко помнил, как повернул свою голову налево и посмотрел в окошко на манекен в бикини, глядящий на него сверху вниз. Бикини было красное, цвета пожарной машины. Волосы у манекена были рыжие, ногти выкрашены в красный цвет, и кожа из стекловолокна тоже была светло-красной. На самом деле красный цвет заливал все, куда достигал его взгляд. Струйка, стекавшая сбоку по его лицу, и влага, сочившаяся из его левого глаза, тоже были красными. Пьяный водитель красного пикапа, врезавшегося в их «Торес», теперь лежал лицом вниз на капоте своей машины, наполовину вывалившись из своего лобового стекла, и его голова тоже была залита красным. С двух сторон к ним подъезжали автомобили. Их мигалки также были красными; их сирены были красными, и крики Ларейн, боровшейся со своим ремнем безопасности, были такими же красными, как и ее безвольно свисающая правая рука. Боковина ее желтого летнего платья покрывалась красными, в цвет бикини, пятнами; и они все увеличивались в размерах, пока она пыталась отстегнуться и перебраться на заднее сиденье, протягивая свободную руку к Райану, сидевшему позади Демарко. Пока Ларейн не дотронулась до мальчика, на нем не было ни одной красной капли. И он не пробуждался, а продолжал мирно спать; только слишком сильно почему-то склонял голову на бок. Его пряди золотистых шелковистых волос оставались такими же желтыми, как бледный солнечный свет, и такими же живыми, как лето. Если не считать тех красных мазков, которые Демарко видел везде, когда смахивал ресницами очередную красную слезу, стекавшую из левого глаза.