Книга Чингисхан. Книга 3. Солдат неудачи - Сергей Волков

— Передел будет? — спрашивает «бычара».

— Поглядим. Хазар, ну, знаешь, у Галимого в основе ходил? Он пацанов собрал и объявил: иуду найти и покарать. Замочить на месте, понял? По всем СИЗО и крыткам малявы пошли. Он, Артамон этот, у ментов в розыске.

— Почему?

— Я ж говорю — боевик, с войны слился, типа того. Галимого подставил, а сам трех пацанов в Казани мочканул, из-за бабы.

«Бычара» сопит, потом выдает результат мыслительного процесса:

— Короче, ящик ему корячится полюбасу.

— Не жилец, — соглашается Дорохов. — Но погреться на этом деле можно неплохо.

— Как?

— Хазар за шефа сильно расстроился. Тому, кто Артамона найдет или подскажет, где искать — тачку крутую. А если кто пришьет иуду, сорок тысяч бакинских получит. Понял?

— Ага.

«Вот так вот, — думаю я, крепко сжав кулаки, чтобы не дрожали руки. — Меня фактически приговорили… Ах, Витек, Витек… Хотя, по всем «зоновским» понятиям я, конечно, виноват. Но я спас хорошего парня — это раз. Спас Надю с детьми — это два. Помог засадить бандитов за решетку — это три. Так что «понятия» идут лесом. Но вот что теперь делать? В камере меня вычислят и убьют, на воле без документов рано или поздно поймают менты — и я опять же попаду в камеру…».

Глава шестая

Omnia mea mecum porto[9]

После всего услышанного и обдуманного приходит вдруг ясная мысль: «Надо бежать! Бежать из машины, из Москвы, из страны. Пока бандитско-ментовский спрут не распустил свои щупальца повсюду».

Конь на груди наливается тяжестью. Сейчас мы с ним союзники. Вспышка холода заставляет меня стиснуть зубы. Щурю глаза, осматриваю внутренности «Уазика», ментов. Чтобы вырваться отсюда, нужно иметь фантастические способности к рукопашному бою. У меня их нет. Поэтому, положившись на коня и слепую удачу, самым жалобным голосом, даже не голосом, а голоском блею:

— Мне в туалет… очень надо!

— Твори в штаны, теплее будет! — немедленно откликается из «курятника» Дорохов.

Все смеются.

— Потерпишь, не беременный, — бурчит старлей.

«Уазик» все так же стоит в пробке. За последние пятнадцать минут мы проехали метров десять.

— Мне очень надо, правда! — я начинаю ерзать, изображая крайнюю степень «хотения».

Пэпээсники невольно пытаются отодвинуться. В «курятнике» ржут. Водитель, недовольно обернувшись на меня, обращается к начальству:

— Дмитрич, может эта… Изгадит же машину!

— А если он сорвется?

— Честное слово, не сорвусь! — я прижимаю руки к груди.

Я искренен. Я готов умолять. Я втягиваю воздух сквозь сжатые зубы и подпрыгиваю на сидении. По моим щекам текут слезы.

— Дмитрич! — водитель сам уже чуть не плачет. — Ну, пусть ребята сводят! Машина же! Вонять будет.

— Ладно, — снисходительно кивает старлей. — Гаврилов! Выведи, пусть поссыт на заднее колесо. Олег, подстрахуй!

— Есть, — басом отвечает сидящий справа от меня пэпээсник и резко дергает за руку. — Пошли!

Он открывает дверцу, вылезает первым. Я двигаю за ним, примечая, какими глазами смотрят на нас из стоящих рядом машин мирные обыватели. Что ж, пусть смотрят. Они еще не знают, какой цирк им предстоит увидеть в ближайшие секунды.

Второй автоматчик вылезает из «Уазика» с другой стороны и протискивается к нам, матеря пробки, машины и вообще все на свете.

Гаврилов, сжимая локоть, подводит меня к заднему колесу.

— Давай!

В зарешеченном окошке появляются оживленные рожи Дорохова и «бычары». Надо же, умудрились развернуться, чтобы насладиться зрелищем. Ну, смотрите, смотрите…

— Давай, ну!

— Я так не могу… — пританцовываю, затравленно озираюсь. — Люди же кругом…

— А тебе что, отдельный сортир выстроить? — рявкает Гаврилов.

Он выпускает мою руку, перехватывает автомат…

Я, не глядя, бью его пяткой в пах, прыгаю на капот стоящей рядом серебристой иномарки, с нее — на крышу другой машины, с нее — на следующую, сразу оторвавшись от преследователей на добрый десяток метров.

Гул от работающих двигателей застывших в пробке машин разрывает короткая автоматная очередь. Я не оборачиваюсь. Гаврилов стреляет в воздух. Это ясно прежде всего потому, что не слышно характерного звука пробивающих автомобильный металл пуль. Ну, и чисто логически: стрелять в меня пэпээсник не станет — побоится попасть в людей, сидящих в машинах.

Слышу сзади крики, мат. Давайте, ребятки, давайте!

Спрыгиваю в сугроб, выбираюсь, расталкивая испуганных прохожих, влетаю во двор, лавирую между припаркованных автомобилей. Вижу приоткрытую дверь в подъезд. Забегаю, звоню в первую попавшуюся дверь на первом этаже.

— Кто там? — сурово интересуется мужской голос.

Первое, что приходит в голову:

— Вам телеграмма!

— Щас…

Дверь открывается. Сильно толкаю в грудь опешившего хозяина в халате и тапочках на босу ногу, перепрыгиваю через него, бегу в комнату, на ходу цепляю стул и со всей дури бросаю его в окно, выходящее на другую сторону дома.

Звон стекол, треск рамы. Срываю тюлевую занавеску, заскакиваю на подоконник, пролезаю через разбитое окно и выпрыгиваю в снег. Прохожие останавливаются, с удивлением смотрят на меня. Метрах в пятидесяти вижу подземный переход и большую красную букву «М» над ним.

Ага, метро. Удача, удача! На бегу срываю шапочку, снимаю пуховик, выворачиваю его. Теперь пусть поищут.

Сбежав по ступенькам вниз, пролетаю стеклянные двери, и перехожу с бега на неспешный шаг. Теперь мне надо выглядеть спокойным и незаметным. В метро постоянно дежурит милиция. Главное — не нарваться.

Спустя пару минут битком набитый состав метро уносит меня в черный тоннель. Кажется, пронесло. Я оторвался. Осталось только как можно скорее покинуть гостеприимную столицу. Моя сумка с вещами и оружием — в камере хранения на вокзале. Протискиваюсь к карте метро, вычисляю наиболее короткий путь до станции «Комсомольская».

Итак, схема моих действий теперь проста: метро-вокзал-камера хранения-касса-поезд. В идеале мне хорошо было бы попасть на поезд, идущий в Пермь, но сейчас не до жиру, быть бы живу — подойдет любой. Денег у меня достаточно, чтобы добраться до Перми из любого другого города Союза. Черт, не Союза, его уже нет. Из любого города России.

Возбуждение, охватившее меня, постепенно проходит. Ему на смену является страх. Но это не примитивный страх жертвы, за которой идет погоня. Куда более сильные эмоции начинают терзать мою душу.