Книга Красавица и ее чудовище - Ева Никольская

Самой яркой картинкой, возникшей перед полуприкрытыми глазами, был ливень, падающий с затянутого тучами неба на сожженное поселение. На пепелище старой усадьбы лежали обгорелые тела. Кто они? Люди? Хотели спасти свой дом или сохранить что-то более важное? Картинки мелькали в голове, заслоняя одна другую. Перед глазами расплывались черные строчки чужого почерка, а в душе едва ли не звенела неожиданно возникшая пустота. Откуда она? Я поежилась и, выбрав между свитером и курткой, натянула на плечи последнюю. Хоть в комнате и было тепло, мне после таких переживаний его явно не хватало.

А потом я снова читала… читала и представляла то, что скользило из слова в слово, застывало на запятых, умирало в точках и снова оживало в новом предложении. Как странно знать, что скрыто между строк, и чувствовать, что сохранил кусочек чужой души.

Шел дождь… Давно… Даже не шел, а шествовал под аккомпанемент громовых раскатов, обрушивая на несчастную землю всю скорбь и ярость плачущих небес. Грязные лужи разливались по земле, превращая ее в чавкающую под ногами жижу. Шаг, другой… а надо ли идти? Холодные капли бежали по лицу, смешиваясь со злыми слезами. Уже не было ни жалости, ни боли… это слезы бессилия. Он ничего не мог изменить и никого не мог вернуть. В его сердце поселилась пустота, а за спиной замаячила незримой тенью старуха-смерть. Хотел ли он жить? После потери дома, близких… после подписанного ему приговора? Да! Хотел. Он отчаянно цеплялся за слабый огонек надежды и продолжал шагать по размытой дороге вперед. Куда именно? Не так уж и важно. Он просто хотел жить, потому что трудно, безумно трудно умирать, когда тебе всего двенадцать лет*.

Перевернув страницу, я дочитала окончание стиха родившего в моей голове все эти ассоциации:

У смерти глаза — провалы

И руки белее мела.

Манили ее завалы,

Остатки живого тела.

Она поглощала души,

Насытившись, улыбалась.

По воздуху, не по суше,

За мною она помчалась.

Природа дождем рыдала,

Стенал, завывая, ветер.

Когда меня смерть нагнала,

Я жизнь ненароком встретил.

С глазами синее сини,

С лицом из туманной дымки.

Я, молча, застыл меж ними,

Тут жизнь, ну а там поминки.

Я синь предпочел провалам.

И выбор мой стал началом…

Тряхнув головой, отогнала картину чужой безысходности, так внезапно сменившейся возрождением. А чужой ли? Что-то меня начинала напрягать эта странная связь с Заветным Даром. Такое чувство, что тетрадь постепенно поглощает частицу и моей души тоже. Будто ей той, что дал создатель, мало. Я снова посмотрела на свою руку. До ночи еще было миллиметра три, а то и все четыре. Полчаса? Или больше? Да какая теперь разница. Как принято у нас говорить, перед смертью не надышишься. Гм… в переносном смысле слова, надеюсь.

На сердце было тяжело. Будто все эти ужасы пережил не описанный в тетради мальчик, а я сама. Куртка согревала тело, но этого казалось мало. Я с надеждой взглянула на кружку с вином и тоскливо вздохнула. Ринго причмокнул во сне и крепче обнял объект моего внимания. Немного поспорив с совестью, я решила повременить с ее угрызениями и, достав из общей кучи очередную шоколадку, принялась заедать сладкой плиткой горечь чужой жизни.

Следующий лист содержал несколько коротких стихов. Непонятных и порой сумбурных, но, к счастью, не таких печальных. Первые две строчки гласили:

Чужая власть, чужой закон.

Едины мы, но я не он…

Шлеп!

И по центру раскрытой тетради приземлился длинный полосатый хвост сладко потянувшегося зверька. М-да, оригинальная закладка. Я глянула на ушастика, распластавшегося по столу, и мысленно отметила, что кружку без боя он все равно не отдаст, так как передние лапки по-прежнему обнимают ее, словно любимую подушку. Как до сих пор не пролилось вино, понятия не имею. Ну и пусть стоит, так даже лучше. Выпить я всегда успею, а вот протрезветь — не факт.

Я засыпаю. Время сна…

С собой борьба, а с ним война.

"Хррр… чмок-чмок", — донеслось справа от меня и дополнилось мерным стуком когтей об чашку. Хвост мазнул по белым листам и снова замер на середине страницы. Чудееееесно! И как мне теперь читать? Омегу и Альфу — конец и начало? Приподняв двумя пальцами пушистую помеху, я отодвинула ее в сторону, а сама продолжила:

Даны мне крылья… Ну и что?

Я кем-то был, теперь никто.

Бесполый ангел, демон-псих?

А люди… Я мертвец для них.

Нет сожаленья, только грусть.

Не человек я, ну и пусть.

Закон — законам, власти — власть.

То в небо взмыть, то в пропасть пасть.

Так кто же мы теперь? Ответь!

Ты должен знать об этом, Смерть.

Ммммм… любопытно. И кто же вы, господа?

На соседнем листе красовалась обведенная в красный овал надпись "Лилигрим", прочитав ее вслух, я пробежала взглядом по расположенным ниже строчкам.

На лице у тебя "алебастровый грим".

Под глазами разводы от туши и слез.

Сердце плачет в груди. Как же так, Лилигрим?

Пол усыпан ковром из рубиновых роз.

Гм… готичненько. Еще одна страшная история из бурной жизни моего "жениха" или из его не менее бурной фантазии?

Ты лежишь среди них в потемневшей фате

Лепестками покрыт белоснежный…

— Виииииииииииииииииииииии-их! — полоснуло по ушам, как ножом по стеклу. Подпрыгнув от неожиданности на скамье, я ударилась об край тяжелого стола, отбив себе бедро. Каменная мебель в ответ даже не качнулась.

Черт! Черт-черт-черт! Неужели снова "трава"? Судя по блаженной физиономии отлепившегося от чашки Ринго, с характерным поскуливанием ползущего к краю столешницы через все продукты напролом — да! И кто развлекается? Смерть? Но он вроде дежурит в ночь, или я что-то напутала? Вытянув руку, поймала зверька за шкирку, но его тощее под шерстяной шубкой тело ускользнуло от меня, оставив в пальцах клок серой шерсти. Н-да…

Следующим объектом моей охоты стал полосатый хвост, выставленный трубой.

— А ну, стоять… лунатик ушастый!

Ринго продолжал ползти, усердно перебирая лапами по столу, но, благодаря моим усилиям, с места не двигался. В комнате стоял жуткий скрежет от царапающих по каменной поверхности когтей. Эдак он их до основания сточит. И что делать? Вопрос решился мгновенно. Пленник завопил, я снова подпрыгнула, руки ослабили хватку — и хвост выскользнул из них вместе с хозяином. Мохнатый шар, вырвавшись на свободу, приобрел нехилое ускорение, и, словно резиновый мяч, шмякнулся на пол. Крякнул, фыркнул, тряхнул ушами, а затем победной походкой потрусил к выходу.