Книга Не пытайтесь это повторить - Надежда Первухина

– Моей подруге, – Юля указала на меня, – пришла пора посетить собственную могилу.

– А-а, умертвие, – понимающе кивнул старик. – Тогда я вас пропущу. Вампиры тоже с вами?

– Да, с нами.

– Надеюсь, вы будете вести себя прилично.

– Разумеется.

– У нас ведь тут вандалы объявились, – посетовал старик. – Разрушили два могильных памятника. Милиция искала, да что там…

– Какой ужас, – искренне посочувствовала Юля. – А к ведьмам обращались?

– Ведьмы дорого берут за такую работу, – вздохнул оборотень. – Вот если бы вы, госпожа…

– Я? – на миг задумалась Юля. – А почему бы и нет? Хорошо. Я попытаюсь найти этих вандалов и примерно наказать. А сейчас пропустите нас на кладбище.

– Конечно, конечно, – засуетился старик. – Вас, может быть, проводить?

– Нет, спасибо, я знаю дорогу, – улыбнулась я.

Шлагбаум со скрипом поднялся, и мы ступили на кладбищенскую землю.

И сразу на нас обрушилась тишина, как будто невзрачный шлагбаум отсекал все звуки внешнего мира.

– Куда идти, Тийя? – негромко спросила Юля.

– Сначала по главной аллее. Вот сюда.

Я взяла Юлю под руку, она приняла это как само собой разумеющийся факт, и мы пошли по гладко вымощенной главной аллее. Вампиры молча двигались следом. Эстрелья не расставалась с ненюфарами, и это, по всей вероятности, не нравилось Алариху. Он вообще был на взводе и дулся. Поэтому и молчал, как чопорный инглишмен.

По обе стороны от главной аллеи тянулись бесконечные ряды могил, осененных крестами или укрытых гранитными плитами. Щедрый – город небогатых людей, поэтому помпезные статуи в виде рыдающих ангелов или скорбящих дев встречались редко. То и дело попадались дорожки, ведущие в глубину кладбища, в переплетение склепов и могил.

– Нам сюда, – сказала я, и мы свернули на неширокую боковую дорожку, выложенную гранитной плиткой.

Могилы и кресты стали ближе. Дорожка иногда сужалась, и мы порой почти задевали руками выкрашенные серебряной краской оградки. Нечаянно мы спугнули несколько привидений (одно – привидение крошечного младенца), и они растаяли на фоне украшающегося первыми звездами неба.

Наконец у меня возникло такое чувство, будто я возвратилась домой.

Что ж, так оно и было. Мы стояли перед мраморной плитой, на которой были выбиты мои прежние имя, фамилия и годы жизни. А еще строчка из моего любимого стихотворения: «Не будет меня, но останутся звезды».

– Вот мы и пришли, – для чего-то объявила я. Все всем и так было понятно.

Эстрелья подошла к надгробию и молча закрыла слова «останутся звезды» букетом злосчастных ненюфаров.

– Спасибо, – прошептала я.

Все отошли на шаг, словно понимая, что мне надо немного побыть одной. Я опустилась на колени и коснулась кончиками пальцев надгробной плиты…

…И словно перенеслась в тот день, когда были совершены похороны. Мои похороны.

Совершенно неуместно ярко светило солнце, и наша погребальная процессия казалась черной гусеницей, попавшей из глубокого темного подвала на чистый лист бумаги. Кричали сороки, в кустах бузины до смертной головной боли трещали воробьи, а мы шли тихо, словно воры, забравшиеся в дом, полный спящих хозяев. Процессию не сопровождал ни оркестр (упаси боже!), ни священник с певчими.

Многочисленные родственники, собравшиеся на мои похороны, шли с несколько ошалелым видом. Вероятно, у них не укладывалось в голове то, что я сама иду рядом с собственным гробом и поддерживаю под руку негромко плачущую маму.

Наконец наша процессия остановилась возле свежевырытой могилы. Разрытая земля была деликатно прикрыта полотнищами искусственной газонной травы, и эта зелень приятно радовала глаз, хоть и была ненастоящей. Гроб поставили на небольшое возвышение, рядом примостили обитую лиловым бархатом крышку. В гробу лежала большая кукла с фарфоровым личиком, золотыми роскошными кудрями и в подвенечном платье. На платье куклы было кривовато вышито «Елизавета».

Кукла изображала меня.

– Кто хочет сказать несколько слов о покойной? – негромко спросила распорядительница похорон.

Вперед вышел папа. Он посмотрел на меня, потом в гроб.

– Милая моя девочка… – сказал он, а в глазах блестели слезы. – Вот и подошел к концу твой земной путь. Мы часто ссорились с тобой, но отныне… Отныне ссор не будет. Это я заявляю как отец. Я всегда любил тебя и буду любить.

Он пошатнулся, и к нему сразу подошел двоюродный дядя с ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Папа разрыдался, и его увели, посадили на ближайшую скамеечку.

Теперь настала очередь мамы. Она нетвердыми шагами подошла к гробу. Заглянула внутрь, побледнела, отшатнулась.

– Так будет лучше, – пробормотала она. – До свидания, милое мое дитя.

Гроб забили крышкой. Хорошо, что мне не пришло в голову выступить с речью на собственной могиле, хватило такта.

Потом все было как обычно. Гроб опустили, все бросили по горсти земли на крышку, а следом пара могильщиков все живенько закопала. Над могильным холмом повисла тишина.

– Идемте, – первой нарушила тишину мама, – помянем нашу девочку.

Распорядительница повела нас в небольшое местное кафе, где уже были накрыты столы для поминального угощения. Я проводила родителей и родственников, а сама вернулась на свою могилу. Я бездумно стояла над ней и размышляла: вот теперь у меня начинается новая жизнь…

Жизнь?!

А если не жизнь, то что?!

Вдруг у меня сильно заломило в затылке. Я задрожала так, как будто замерзала. А потом поняла, я дрожу не от холода, нет. От невыносимого жара.

Я обернулась. В двух шагах от меня стоял священник и с какой-то жалобной печалью смотрел на мою могилу.

– Кого здесь похоронили? – наконец спросил он.

– Меня, – ответила я резко. Слишком резко.

Священник внимательно посмотрел в мои глаза. Потом протянул грустно:

– Ах вот оно что… Еще одна душа бесприютная.

Я разозлилась:

– А вы, конечно, это осуждаете?

– Что осуждаю?

– Жизнь после смерти.

– Жизнь после смерти будет по Втором Христовом Пришествии. Тогда восстанут сущие во гробах и все преподобные возрадуются, как говорит псалом. А это разве жизнь? Так, существование.

Меня переполняла боль и горечь.

– А где была ваша Церковь, когда я мучилась и умирала?!

Он подумал и сказал:

– Не потому ли ты мучилась и умирала, что не знала, где была наша Церковь?

Я примолкла, срезанная этим ответом. Молчала и разглядывала священника. Был он далеко не молод, бородат, полноват и одет не роскошно. Его темно-фиолетовая ряса выглядела более чем скромно.