Книга Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Еще один, последний, урок войны мы часто забываем. Мы влюблены в технологии, в те возможности, которые они обеспечивают, во все эти датчики, сенсоры, средства связи и спутники. Нажмешь кнопку в Неваде, а через несколько секунд взрывается грузовик в Мосуле. Высокоточная бомба разрушает дом справа, оставляя в целости дом слева, и так далее. Война для очень и очень многих – оборонных «экспертов», конгрессменов, чиновников администрации и американской общественности – превратилась в подобие видеоигры или кинобоевика: развлечение без крови, без боли, без вони… Но, как я сказал аудитории в Университете национальной обороны в сентябре 2008 года, война «неизбежно трагична, неэффективна и непредсказуема». Я предупредил слушателей, что следует скептически воспринимать всякие системные анализы, компьютерные модели, теории игр и доктрины, которые свидетельствуют об обратном. «Игнорируйте любые идеализированные, победные и этноцентристские концепции грядущих конфликтов, которые пытаются извратить непреложные принципы войны – враги погибают, но наши войска и мирные жители невредимы, противники сдаются в страхе или от шока, а то и подавленные нашим величием, а не прячутся в засадах и их не приходится выискивать, обходя дом за домом и торя кровавый путь». Я процитировал генерала Уильяма Т. Шермана[148]: «Всякая попытка сделать войну легкой и безопасной ведет к позору и катастрофе». И закончил словами генерала Джо Стилуэлла («Уксусного Джо»[149]): «Не важно, как начинается война; завершается она в грязи. Ее нужно перетерпеть – не существует короткого пути или магических трюков».

Мы должны поддерживать боеготовность и использовать наши вооруженные силы там, где ставится под угрозу наша безопасность, наши жизненные интересы или безопасность и интересы наших союзников. Но я считаю, что применение военной силы должно оставаться крайним средством, а цели следует ставить четко и реалистично (как в войне в Персидском заливе). И президентам нужно заново расширять арсенал средств национальной безопасности, учиться использовать иные инструменты, кроме молотка. Наша политика безопасности стала слишком милитаризированной, и потому президенты столь охотно применяют силу по всему миру.

Войска

Так получается, что внимание широкой публики к мужчинам и женщинам в военной форме концентрируется на противоположных концах спектра – героев превозносят за доблесть и мужество, а тех, кто опорочил мундир, клеймят позором и презирают. Последних, к счастью, мало. А первых, героев, не перечесть поименно при всем желании. И потом, если всех называть героями, значит, настоящих героев нет. По-моему, этим словом чрезмерно злоупотребляют. Большинство солдат во время войны исправно несут службу, выполняют свою работу умело и с достоинством, без лишнего шума или публичного признания. Конечно, не может быть никаких сомнений, что те, кто храбро сражался, кто спасал жизни своих товарищей, зачастую с риском для себя, кто был ранен и кто погиб, – вот это герои. Но как тогда именовать сотни тысяч человек, которые отправились в Ирак и Афганистан, выполняя свой долг, а затем вернулись к семьям, сохранив в памяти кошмары войны на всю оставшуюся жизнь? И что насчет санитаров, врачей и медсестер, которым пришлось выхаживать столько раненых и увечных? Что насчет пилотов, воюющих с 1991 года? Или экспертов тылового обеспечения, привыкших творить чудеса в режиме повседневной рутины? Или бойцов спецназа, для которых считаются нормой семь-восемь-девять фронтовых командировок? Или всех солдат, которым пришлось согласиться на пятнадцатимесячные командировки? Куда бы я ни направился, везде эти мужчины и женщины стояли на страже, охраняя наш покой. Для некоторых это карьера; для всех это – призвание.

В моем сердце навсегда «зарезервировано» место для тех, кто воевал на передовой в Ираке и Афганистане. Большинству из них чуть больше двадцати, а некоторым даже меньше. Я никогда не думал, что буду нести ответственность за две войны и за благополучие тех, кто сражается в этих войнах. При каждом визите в зоны военных действий, посещая совместные посты безопасности в Багдаде или оперативные базы и полевые заставы в Афганистане, я сознавал, что на самом деле не подвергаюсь полноценной опасности, не наблюдаю мрачную фронтовую реальность без прикрас, а потому не в состоянии в полной мере оценить испытания, выпавшие на долю наших детей. И все же я видел достаточно. Мое воображение и встречи за обедом c солдатами позволили заполнить пробелы. До чего же разительный контраст! Бескорыстное служение и жертвенность – и самовлюбленность и корысть чиновников и выборных лиц дома…

Когда меня спросили в октябре 2006 года, готов ли я занять пост министра обороны, я ответил, что раз все эти дети выполняют свой долг, у меня нет выбора – я должен исполнить свой. Войска – вот причина, по которой я согласился на эту работу и по которой оставался на ней четыре с половиной года. Прозвище «солдатский министр», которым меня удостоили за заботу о солдатах, – лучшая награда, о которой только можно мечтать. Я никогда не забывал мольбу матери, обратившейся ко мне перед слушаниями по утверждению моей кандидатуры: «Ради всего святого, верните их живыми». Эта мольба руководила моими поступками, а войска меня вдохновляли. Общение с ними неизменно поднимало мне настроение, как бы низко оно ни падало.

Я пришел к убеждению, что никто побывавший в настоящем бою не покинул поле боя без шрамов, физических или душевных, по крайней мере без посттравматического стресса. Навещая раненых в госпиталях, я понимал, что они старательно храбрятся передо мной, а потом, должно быть, часами лежат без сна, изнывая в одиночестве от боли и тоски, вспоминая разбитые мечты и прежнюю жизнь. Я сам нередко просыпался по ночам от того, что мне снились солдаты и морпехи из госпиталей в Ландштуле и Бетесде или из госпиталя имени Уолтера Рида. Мне снилось, что я вхожу в палату к солдату, обнимаю его и утешаю как могу. Не стану скрывать: дома, в уединении, я их оплакивал. И я не лукавил, отвечая на вопрос молодого солдата в Афганистане, что мешает мне спать по ночам: он и его товарищи.

Я всегда верил, что мои предшественники на министерском посту в военные годы испытывали схожие чувства к нашим мужчинам и женщинам на передовой, к раненым, погибшим и к их семьям. Но, по иронии судьбы, масштаб войн последних восьми десятилетий – считая Вторую мировую, корейскую и вьетнамскую, – и количество раненых и погибших помешали моим предшественникам установить личные связи с войсками и семьями военнослужащих, связи, которые стали настолько важными для меня. Когда во Вьетнаме ежемесячно погибали 1000 молодых американцев, читать в прессе некрологи на каждого и писать письма соболезнования родным попросту невозможно. Может быть, именно потому, что наши текущие потери были сравнительно ниже, чем в предыдущих войнах, я сумел эмоционально привязаться к войскам.