Книга Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, первая моя благодарность моему руководителю профессору Илизарову. Мне очень повезло встретить на жизненном пути такого яркого человека и замечательного ученого. До того как я познакомилась с его методом, мне не приходило в голову, что я могу сделать что-либо заслуживающее внимание. Это интерес к методу Илизарова стимулировал меня и помог понять саму себя.
Потом она благодарила за поддержку Моисея Рабиновича, Марьяну Трахтенберг и свою семью.
Ученый совет единогласно проголосовал «за». Председатель сказал:
— Поздравляю вас с блестящей защитой.
Первым к Лиле кинулся Алеша:
— Моя жена — кандидат наук!
Подошли поздравить Илизаров с Брумелем, Лилю целовали Павел и Августа, боком неловко притиснулся довольный Лешка, тоже поцеловал.
Лиля повернула его к Илизарову и Брумелю:
— Это мой сын, Лешка.
Илизаров потрепал его по голове:
— Ты рад за маму? А кем ты сам хочешь быть?
Лешка смутился, подумал:
— А какая такая есть работа, чтоб не писать диссертацию?
— Вот тебе на! — засмеялся Илизаров и все вокруг.
Лилю плотно окружили друзья-однокурсники, поздравляли, обнимали, целовали, дарили цветы. Римма шепнула ей на ухо:
— Как бы радовался за тебя сегодня твой Влатко.
У Лили в глазах блеснули слезы, она на минуту отвернулась. Подошел Виктор Косовский с букетом роз:
— Это для Лили, которая когда-то была с косичками, а теперь стала кандидатом наук.
Вечером на банкете тамадой вновь был Тариэль Чогадзе, депутат и министр здравоохранения Грузии. Он говорил тосты в честь диссертантки, в честь Илизарова, в честь родителей Лили, упомянул, как была бы счастлива за нее ее мама. Лиля вспомнила маму, взглянула на отца. Павел улыбнулся ей через стол грустной улыбкой. И опять вспомнился Лиле Влатко: где-то он сейчас, жив ли он?
А веселье продолжалось, все шумно переговаривались, что-то кричали. Алеша посадил Моню Генделя с Илизаровым и Брумелем, и тот весь вечер смешил их анекдотами, раздавался их громкий смех. Тамада постучал вилкой по бокалу, привлек внимание:
— Ну, а что нам скажет муж-поэт?
Алеша повернулся к Лиле и прочитал экспромт, насмешив всех:
Алеша пока не говорил дома, что у него назревает неприятность — вышел рукописный неподцензурный альманах «Метрополь», в котором была напечатана его сказка «Воронье царство». Он не хотел портить настроение Лиле перед защитой диссертации и не хотел пугать Августу с Павлом. «Метрополь» был сборником неподцензурных работ двадцати трех писателей и поэтов, рукописный журнал, всего двенадцать экземпляров. Хотя он был намного меньше, чем другие выпуски самиздата, авторы в нем впервые выступили со своими произведениями открыто, как говорили на литературных сходках, «подняв рыцарское забрало». До сих пор стихи и эпиграммы Алеши в самиздате выходили без имени автора, и явных улик против него не было.
В писательских кругах авторов прозвали «плеядой Метрополя», а в правлении Союза писателей их назвали «группой бесноватых». Нетрудно было догадаться, какое царство в Алешиной сказке именуется «вороньим» — та страна, где всех заставляют говорить на языке власти. За такую аллегорию по головке не погладят. Алеша знал, что в Союзе писателей уже готовится разгром авторов сборника. Теперь могли начаться осуждение и преследование авторов.
О «Метрополе» давно ходило много слухов, иностранные корреспонденты ждали его выхода, чтобы сразу возвестить: впервые в России вышел журнал без цензуры! Правоверные руководители Союза писателей всячески пытались предотвратить это событие, чтобы заверить партийные власти в своей преданности. Но все-таки «Метрополь» был напечатан, и составители устроили презентацию альманаха, пригласили друзей и знакомых. Но пришли только те, кто не боялся гонений.
В писательской среде распространялись зловещие слухи и еще более зловещие предсказания. Говорили об административных мерах воздействия, говорили, что у авторов будут делать обыски с конфискацией рукописей, говорили, что пятерых «заводил» арестуют и будут судить, сошлют на поселение в Сибирь.
Василий Аксенов, один из составителей альманаха, с усмешкой передал эти слухи Алеше:
— Через несколько дней нас вызывают на заседание правления московского отделения Союза писателей вместе с партийным комитетом. Пока что будут потрошить только составителей. Ты не опасаешься гонений за свое «Воронье царство» от самой главной вороны, партии?
Алеша пожал плечами:
— Как писал Пушкин: «Сохраню ль к судьбе презренье? / Понесу ль навстречу ей / Непреклонность и терпенье / Гордой юности моей…»[182] В общем, надо будет — разделю судьбу со всеми.
Аксенов подхватил строками из того же стихотворения:
— «…Силу, гордость, упованье / И отвагу юных дней». Молодец, старик! А я решил на заседание не идти. Все равно им ничего не докажешь. А заседание-то будет б-у-у-урным.
Перед заседанием в зале был выставлен один экземпляр альманаха, для ознакомления. Пришедшие подходили к толстой рукописи довольно робко, с оглядкой, не хотели показывать своей заинтересованности.
Обвинительную речь держал первый секретарь правления критик Феликс Кузнецов. Он не был писателем, но прославился своими бесцветными критическими статьями в качестве подпевалы партийных указаний. Именно это и послужило причиной того, что он был назначен главой московской писательской организации.
— Говорить о литературе — это значит говорить о политике. В предисловии у вас написано: «Муторная инерция, которая существует в журналах и издательствах, ведет к возникновению раздутой всеобщей ответственности за „шутку“ литературы, не только не умеющей быть такой, как надо, но даже такой, как вчера. Эта всеобщая „ответственность“ вызывает состояние застойного тихого перепуга, стремление подогнать литературную „шутку“ под ранжир. Внекомплектная литература обречена порой на многолетние скитания и бездомность…» Почему вы пишите «штука литературы»? Тут проступает голос Аксенова. Мы имеем лучшую литературу в мире по честности, по нравственной высоте. А вот прочитав этот альманах, видишь какое-то исчадие ада. Мы, коммунисты, будем протестовать. В сборнике участвовали диссиденты, поэтому у них там есть политические ошибки, которые граничат с преступлением. Они заявляют, что у нас в стране есть гонимые писатели. Как это можно понять? Нет у нас гонимых писателей.
