Книга Без жалости - Том Клэнси

— Но почему вы всего лишь высадили ее на берег?

— Мне следовало убить эту девушку, мистер Риттер? Именно так они и собирались поступить с ней, — произнес Келли, все еще глядя вниз. — Когда я ее отпустил, она была более или менее трезвой. У меня не было времени сделать что-то еще. Это мой просчет.

— Сколько?

— Двенадцать, сэр, — ответил Келли, поняв, что Риттер интересуется общим количеством убитых.

— Боже милосердный, — заметил Риттер. Вообще-то ему хотелось улыбнуться. Велись разговоры о том, что ЦРУ может принять участие в борьбе с наркобизнесом. Сам Риттер выступал против этого, поскольку подобные операции отвлекали людей, которым следует заниматься настоящими угрозами безопасности страны. Но сейчас не время для улыбок. Ситуация слишком серьезна. — В статье говорится, что там было двадцать килограммов героина. Это правда?

— Может быть, — пожал плечами Келли. — Я не взвешивал. Есть еще одна проблема. Мне кажется, я знаю, как поступают в страну наркотики. Пакеты героина пахнут бальзамирующим составом — формальдегидом. Они прибывают из Азии.

— Вот как? — спросил Риттер.

— Неужели вы не понимаете? Азиатский героин. Бальзамирующая жидкость. Поступают через Восточное побережье. Разве не очевидно? Они пользуются для транспортировки наркотиков телами наших солдат, убитых во Вьетнаме.

Господи, да кроме всего прочего у него незаурядные аналитические способности.

Зазвонил телефон на столе Риттера. Это был аппарат внутренней связи.

— Я ведь предупредил — ни с кем не соединять! — проворчал в трубку оперативник.

— Это «Билл», сэр. Он говорит, что очень важно.

* * *

Трудно придумать более подходящее время, подумал капитан. Пленников вывели из камер в темноте. Снова в лагере не было электричества, и освещением служили фонарики, работающие на батарейках, и несколько факелов, приготовленных его старшим сержантом. У каждого пленника спутаны ноги, что позволяет делать только короткие шажки, а руки и локти связаны за спиной. Все они шли, немного склонившись вперед. Это было сделано не только из соображений безопасности. Не менее важным являлось унижение, и каждого американца сопровождал новобранец, подталкивающий его, направляющий к центру лагерного плаца. Его люди заслужили это, подумал капитан. Они прилежно готовились и теперь скоро начнут свой длинный путь на юг, чтобы завершить задачу освобождения и объединения своей страны. Американцы растерянно озирались по сторонам, явно испуганные этой переменой в обычном распорядке дня. За последнюю неделю они почувствовали себя лучше. Возможно, он совершил ошибку, собрав их раньше на плацу. Может быть, это привело к возникновению у них чего-то похожего на солидарность, но урок, преподанный его солдатам, был все-таки важнее. Скоро они начнут убивать американцев в большем количестве, чем эта группа, капитан не сомневался в этом, но всем нужно когда-то начинать. Он выкрикнул команду.

Все двадцать отобранных им солдат как один подняли автоматы и ударили прикладами в животы американцам. Одному удалось устоять после первого удара, но он упал после второго.

Закариас был удивлен. Это явилось первым избиением, после того как Гришанов остановил вьетнамских солдат несколько месяцев назад. От удара у него из легких с шумом вырвался воздух. Спина по-прежнему болела после неудачного катапультирования, боль усилилась от того, что его намеренно заставили идти в таком неуклюжем положении, и удар прикладом АК-47 со стальной накладкой сразу лишил последних сил его ослабевшее и измученное тело. Полковник свалился на бок, столкнувшись с другим военнопленным, и попытался подтянуть ноги, чтобы хоть как-то защититься. На него тут же посыпались пинки. Закариас даже не мог закрыть лицо, потому что руки были туго, до боли, связаны за спиной, и увидел лицо своего врага. Мальчишка, лет семнадцати, чем-то похожий на девочку, да и выражением лица походивший на куклу — такие же пустые глаза, бессмысленная гримаса. Никакой ярости, даже не оскалил зубы, просто пинал его, как ребенок бьет ногой по мячу, потому что хочет развлечься. Закариас не мог заставить себя ненавидеть мальчишку, только презирал его за жестокость, и даже после того как первый удар перебил ему нос, он продолжал следить за ним, не закрывая глаз. Робин Закариас испытал глубокое отчаяние, его сломили изнутри и заставили отказаться от знакомого ему мира, зато у него было время, чтобы понять происходящее. Сквозь туман боли он твердил себе, что он не трус и не герой, просто человек. Он будет терпеть боль как наказание за совершенную им ошибку и не прекратит молить Бога, чтобы Тот дал ему силы. Полковник Закариас не сводил глаз с лица ребенка, мучающего его. Я вытерплю, говорил он себе. Я терпел и более страшные муки, и даже если умру, все равно я лучше тебя, гласило выражение лица американца, я лучше тебя сейчас и всегда останусь лучше тебя, крошечный солдат. Я пережил одиночество, а это куда хуже, чем удары ногами, парень. Закариас больше не молился об избавлении. В конце концов, избавление приходит изнутри, и, если наступит смерть, он посмотрит ей в лицо, подобно тому как он смотрел в лицо своим слабостям и своим недостаткам.

Послышалась новая команда, и солдаты отошли от своих жертв. Закариас почувствовал еще один, уже последний пинок. По его лицу текла кровь, один глаз почти закрылся, грудь разрывали боль и кашель, но он все еще был жив, все еще оставался американцем и сумел пережить еще одно испытание. Он посмотрел на капитана, командующего солдатами. На лице вьетнамского офицера была видна ярость, в отличие от солдата, сделавшего несколько шагов назад. Интересно, почему? — подумал Закариас.

— Поднять их! — выкрикнул капитан. Оказалось, что два американца потеряли сознание, и понадобилось по два солдата, чтобы поставить их на ноги. Да, это лучшее, что он мог сделать для своих солдат. Еще лучше было бы убить американцев, но приказ, полученный капитаном, запрещал это, и он знал, что его армия не терпит неповиновения.

Закариас смотрел теперь в глаза мальчишки, избивавшего его. В них не было никаких чувств, но Закариас продолжал смотреть, и в его глазах тоже отсутствовали чувства. Это было маленькое и очень личное испытание воли каждого. Ни один не произнес ни единого слова, хотя оба тяжело дышали — мальчишка от напряжения, а Закариас от боли.

Хочешь когда-нибудь снова попробовать? С глазу на глаз, как мужчина с мужчиной. Думаешь, сумеешь справиться, сынок? Ну, ты получил удовольствие? Почувствовал себя более взрослым, парень? Не испытываешь стыда? Ты можешь притворяться сколько угодно, но ведь мы оба знаем, ты и я, кто победил в этом раунде, верно? Солдат подошел к американцу, не сводя с него бесстрастного взгляда, и крепко стиснул руку, стараясь лишить его свободы движений. Закариас понял, что одержал верх. Мальчишка по-прежнему боялся его, несмотря ни на что, ведь американец был одним из тех, кто летал в небе, — да, его ненавидят, но одновременно и боятся. Пытки — оружие трусов, в конце концов, и те, кто прибегал к ним, знали это ничуть не хуже тех, кто им подвергался.

Закариас пошатнулся и едва не упал. Ему трудно было стоять в таком положении, он не мог поднять голову и не видел грузовика, что стоял всего в нескольких футах. Это был видавший виды русский грузовик с сеткой поверх кузова. Ее назначение — не дать пленникам бежать и в то же время позволить всем их видеть. Их куда-то отправляли. Закариас не имел представления, где он находится, а потому вряд ли мог думать о том, куда их отправляют. Впрочем, трудно найти место хуже того, где он находился все это время, а ведь он сумел выжить здесь каким-то образом, сказал себе Закариас, когда грузовик тронулся с места. Лагерь исчез в темноте, и вместе с ним осталось позади самое тяжелое испытание в жизни полковника. Он наклонил голову и прошептал благодарственную молитву, за которой последовала — впервые за последние месяцы — молитва о спасении, в какой бы форме оно ни явилось.