Книга Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Овладел им тотчас же Всепокоряющий сон. Через глотку вино изрыгнул он И человечьего мяса куски. Рвало его спьяну.

Что-то подобное происходит и с Хорном-циклопом: он начинает пить еще до поездки к адвокату («Я лягу в постель, буду понемногу прихлебывать вино из бутылки… и засну…»: Свидетельство II, с. 662); после этой поездки, получив удар в живот от Аякса, продолжает отуплять свое сознание вином («Моим… не вполне безупречным нервам определенно пойдет на пользу, если я выпью еще два или три стакана и, лишь слегка отягощенный, засну… обманув себя, то есть принудив к менее четкому восприятию», там же, с. 669); в состоянии опьянения разговаривает с незримым господином Дюменегульдом («Сейчас я, не торопясь, приму в себя этот остаток, и мне будет хорошо, я лишусь какой бы то ни было ответственности. Я с безупречнейшей убежденностью предамся своей склонности к грезам…», там же, с. 669) — так что в конце концов разграничение между реальностью и нереальностью вообще стирается («Несмотря на неустойчивую дождливую погоду, я вот уже третий день… с тех пор, как отчаяние стало настигать меня даже в постели, в состоянии опьянения… езжу на коляске в гавань, чтобы в отеле дождаться Аякса», там же, с. 677). Сцена ослепления (или убийства) тоже может происходить во сне. Вспомним начало сказки о Кебаде Кении (Деревянный корабль, с. 120):

Он вошел в дом и велел слугам привести соседей. Сам же лег в постель, будто очень ослаб. То была хитрость. Он хотел приманить смерть. Соседи явились и обступили ложе.

А еще раньше говорится (там же, с. 119):

Кебад Кения задумался: не вкусить ли ему от плоти собственных шенкелей? От сырой плоти — той самой, что свисает клочьями, еще теплая и сочащаяся кровью, разгоняемой сердцем; но уже отделившаяся от человека, которому принадлежала: готовая прирасти к чему-то еще. Или — погибнуть, изойдя гноем.

То есть, с одной стороны, Кебад Кения (и Хорн?) хочет попробовать сырой человечьей плоти (как циклоп у Гомера, который «все без остатка сожрал, как лев, горами вскормленный, / Мясо, и внутренность всю, и мозгами богатые кости»: Одиссея IX, 292–293); а с другой стороны, речь ведь идет о его собственной плоти, его шенкелях (бедрах), как бы приносимых в жертву — как Одиссей у Гомера приносит в жертву богу бедра барана (там же, с. 552–553): «Я чернотучному Зевсу Крониду, владыке над всеми, / В жертву сжег его бедра. Но Зевс моей жертвы не принял».

В романе Янна приближающиеся четверо — быть может, помощники, соседи (а вовсе не убийцы): олицетворения тех четырех компонентов, которые в совокупности должны составить самость. Хорн — пятый. Основания для такой интерпретации дает и сцена ослепления циклопа у Гомера, где Одиссей рассказывает (Одиссея IX, 331–335; курсив мой. — Т. Б.):

Тем, кто остался в живых, предложил я решить жеребьевкой, Кто бы осмелился кол заостренный, со мною поднявши, В глаз циклопу вонзить, как только им сон овладеет. Жребий выпал на тех, которых как раз и желал я; Было их четверо; сам я меж ними без жребия — пятый.

В раннем драматическом фрагменте Янна, «Генрих фон Клейст» (1917), Фауст, желая создать нового человека, будущего поэта, обращает к статуе Венеры заклинание (Frühe Schriften, S. 887; курсив мой. — Т. Б.):

…Пятерица — звезда, Звезда далече видна: Это ритм наших чувств, Который камень пронзил, В центр пупок поместил, Руки нам расщепил, И, в божьем зале летая, Гулом его оглашает, Музыке близким он стал, Все сферы в одно связал. Зажги же эту звезду, Свет человечьего тела, Ты, каменный истукан, Богиня и юная дева!

Словосочетание conclamatum est может в таком контексте означать и «он назван по имени = призван».

Я думаю, что в романе прямым текстом перечислены те четыре компонента, о которых идет речь (Свидетельство II, с. 628):

Мы распознаем круг, по которому прошли наши ноги. Он, вместе с тем, лабиринт нашего происхождения и предназначения, в который мы мало-помалу погружаемся. И смятение наших чувств и мыслей…

Происхождение и предназначение олицетворены в Аяксе и Тутайне (а другое, «смятение чувств и мыслей», Хорн, кажется, познает, когда вглядывается, как в зеркала, в Льена и Зелмера, сравнивает себя с их ожиданиями). Удивительно, но такое мировидение было свойственно уже Пиндару, в чьей песне «Диоскуры» Зевс ставит своего сына Полидевка (Поллукса) перед выбором (Пиндар, с. 156):

« Если хочешь ты поровну с ним разделить удел, — Половина дыхания твоего будет в глубях земли, Половина — в золотых чертогах небес».

В другой раз Пиндар говорит о том же применительно к человеку вообще («Бассиды»: там же, с. 135; курсив мой. — Т. Б.):

Человек — ничто, А медное небо — незыблемая обитель Во веки веков. Но нечто есть Возносящее и нас до небожителей, — Будь то мощный дух, Будь то сила естества, — Хоть и неведомо нам, до какой межи Начертан путь наш дневной и ночной Роком.

Мощный дух и сила естества могут быть олицетворены в Полидевке и Касторе, которые в конце концов оба стали наполовину бессмертными. У Гомера Одиссей видит в Аиде их мать (Одиссея XI, 298–304; курсив мой. — Т. Б.):

После того я и Леду увидел, жену Тиндарея. От Тиндарея у ней родилися два сына могучих — Кастор, коней укротитель, с кулачным бойцом Полидевком. Оба землею они жизнедарною взяты живыми И под землею от Зевса великого почесть имеют: День они оба живут и на день потом умирают. Честь наравне им с богами обоим досталась на долю.

В романе Янна воплощением (потомком?) «укротителя коней» Кастора является, видимо, торговец лошадьми Тутайн, а воплощением «кулачного бойца» Полидевка — Аякс, который незадолго до конца «Свидетельства» наносит Хорну два кулачных удара…

* * *

Последнее, что мы узнаем из записок Хорна, — что он направляется в конюшню. Это тоже можно истолковать как указание на его дальнейшую судьбу. Напомню, как выглядел дом Хорна (Свидетельство II, с. 13; курсив мой. — Т. Б.):