Книга Несравненное право - Вера Камша

22-й день месяца Зеркала.

Святой город Кантиска

Илана еще раз взглянула в старинное зеркало. Лиловая траурная одежда ей, в отличие от Герики, удивительно не шла. Странно, дочери Марко казалось, что внутри ее все выгорело дотла, а вот, подишь ты, подобные мелочи продолжали вызывать почти физическую боль. Она не обманывала себя, всему виной была ее нескладная любовь к герцогу… нет, теперь уже к императору Арции и королю Эланда, Таяны и Тарски. Если бы Рене ненавидел ее, если бы ее унизили, бросили в темницу, выставили к позорному столбу, ей, наверное, было бы легче. Но Рене и Феликс предпочли считать ее еще одной жертвой Михая, вынужденной выполнять его страшные требования. О суде не было даже разговора, напротив, ее окружили бережным почетом, и это-то и было непереносимо!

Непереносимо было есть за одним столом с Рене и Герикой, которые не скрывали своей любви, непереносимо было ходить в трауре по человеку, которого она убила, и носить в себе свои тайны… Непереносимо было смотреть то в лицемерно-сладкие физиономии арцийских нобилей, то в хмурые лица выживших «Серебряных». Несколько раз она порывалась рассказать о том, что видела и что сделала, но не могла переступить через себя. Рассказать о Михае, умолчав о том, что он проделывал с ней и с другими, было невозможно, точно так же было не избежать рассказа о мерзостях, творившихся в Гелани, которым она не только потакала, но и сама творила. И что это на нее накатило?

Если б Рене ее любил, она, может быть, когда-нибудь и призналась бы ему во всем, но теперь ее рассказ только вызвал бы у эландца отвращение. Так что пусть уж думает, что Михай и его свора погибли, потому что были слишком тесно связаны с Белым Оленем и, когда тот был уничтожен, сгинули и его адепты… Хотя это только возвеличивало Герику, которую Илана продолжала яростно ненавидеть, потому что не могла признаться даже себе, что тарскийка выдержала там, где она, Илана, всегда гордившаяся своей смелостью и мужским складом ума, сломалась.

Если бы она могла по-прежнему презирать дочь Годоя! Но та, пройдя все круги ада, стала такой, какой Ланка хотела бы видеть себя. И она заслуженно заняла ее, Иланы, место — и в сердце Рене, и на троне… Если бы это было ошибкой, глупостью, несправедливостью, еще можно было бы бороться. Но в глубине души пугающе честная принцесса признавала, что все правильно. Герика выиграла, Илана безнадежно проиграла, но от этого было только больнее….

Сегодняшний же день обещал быть особенно страшным. В Кантисском храме святого Эрасти при огромном стечении народа из рук Архипастыря получит корону Арции новый император — Рене Аррой Эландский, и здесь ж будет оглашена его помолвка с вдовствующей королевой Таяны и герцогиней Тарски Герикой Ямборой, которая от имени горного герцогства присягнет в верности новому императору. Она же, Анна-Илана Годойя, должна также при всех присягнуть в том, что признает Рене своим сюзереном и не претендует ни на таянский, ни на эландский престолы. После этого она может идти куда глаза глядят. Только вот идти ей, похоже, некуда. Она во всем зависит от милости Рене, и это и есть самое ужасное…

Ланка еще раз посмотрела на себя. Проклятье! Ей всегда шло или охотничье платье, или яркие роскошные туалеты, а в этом вдовьем балахоне она будет просто уродиной, особенно в сравнении с Герикой, которой траур, наоборот, придает какую-то загадочность… Эстель Оскора! Эта тарскийка словно была рождена для того, чтобы отбирать у Иланы все, что ей предназначалось…

Да, в своих рубинах она бы выглядела иначе… В своих? Но ведь это был подарок Герики… Странно, как же она об этом забыла. Мы вообще предпочитаем не помнить о том, что нам неприятно….

— Сударыня, — Шандер Гардани в строгом черном, отделанном серебром платье стоял у двери, — я должен сопровождать вас…

Ей показалось, или в глубине темных глаз Шани было сочувствие и понимание? Все-таки один друг у нее оставался.

— Я готова, — Ланка без колебаний подала затянутую в серую перчатку руку и опустила серую же вуаль, прикрепленную к узкому золотому ободку, какой испокон века носили вдовеющие женщины дома Ямборов. Тарскийки же, наоборот, ходили с непокрытой головой…

Шандер вежливо поклонился. Опираясь на его руку, Илана Годойя спустилась по лестнице и пересекла двор. Она старательно смотрела вперед, но почти ничего не видела, зато прекрасно слышала приглушенные голоса у себя за спиной. Как же, вдова Михая Годоя, любовница гоблина, колдунья… Хоть Тиберий и получил свое, его вопли, когда обезумевшего лжекардинала выводили из здания конклава, чтобы отправить в отдаленный дюз, слышали слишком многие… Илана тоже слышала…

Двери в храм были распахнуты, но пускали внутрь не всех. Сначала должны были пройти и должным образом расположиться особы королевской крови и знатнейшие нобили, а также иноземные послы, хоть и не принадлежащие к Церкви Единой и Единственной, но имевшие право увидеть, как принимает корону новый император, дабы во всех подробностях отписать об этом событии своим государям. Затем будет разрешено войти и тем, кому так или иначе посчастливилось пробиться на монастырский двор…

Ланка и Шандер прошли между стоящих плечом к плечу «Серебряных», императорских гвардейцев и Церковной Стражи и заняли место, указанное переживающим свой звездный час братом Фиделиусом. Перед глазами принцессы все плыло, сливаясь в какой-то разноцветный, невнятно бормочущий океан. Пахло горящим воском, церковными курениями и неуместными в храме благовониями, которыми немилосердно поливали себя арцийские аристократки. Ноги принцессы дрожали, и она помимо воли все сильнее опиралась на руку Шандера Гардани — спасательный круг в океане одиночества.

Но, доведя ее до предназначенного ей места, граф с поклоном отошел, и она осталась одна среди всей этой разряженной и гадающей о будущем толпы. Изо всей церемонии, продолжавшейся ору с четвертью, таянка смогла запомнить только выход Рене и собственную присягу, так как саму церемонию загораживал находящийся прямо перед ней здоровенный кованый подсвечник с высокими витыми свечами. Конечно, передвинься она чуть в сторону, и действо стало бы вполне доступным, но ей, наверное, этого не хотелось. Слишком часто в своих мечтах она представляла себе коронацию, взволнованные лица и Рене… На него она все же взглянула, когда весь в алом, с непокрытой серебряной головой, он легко и уверенно шел мимо нее по проходу навстречу Архипастырю, а следом за королем и будущим императором шествовали кардинал Таяны и Тарски Максимилиан и Герика с черными бриллиантами на золотых волосах в сопровождении дочери Шандера Гардани, чье сходство с Маритой оказалось еще одной болью. Ланка словно бы сквозь туман видела, как мимо нее проходили регент Арции Рыгор Фронтерский, маршал Арции Сезар Мальвани, двое немыслимо прекрасных мужчин в изысканных одеяниях, напоминавших лицами Романа Ясного, и сам Роман вместе с такими неуместными в этом храме орками, среди которых был и… Уррик! Женщина с трудом сдержала крик, а они уже прошли, и теперь затянутая в черную кожу спина гоблина была закрыта роскошными парчовыми одеяниями атэвских послов, поразивших вчера Кантиску богатством привезенных даров…

Ланка отвернулась и принялась старательно изучать резьбу на подсвечнике, пытаясь пересчитать бронзовые листочки, все время сбиваясь со счета и начиная сначала. В носу и глазах неприятно пощипывало, но женщина упрямо твердила себе, что это от курений, которые она никогда не переносила. За происходящим она не следила совершенно и вздрогнула, когда брат Фиделиус с написанной на щекастой физиономии досадой возмущенным шепотом объявил ей, что она всех задерживает… Слова присяги, которые она старательно выучила, почему-то напрочь выпали из памяти, и она, лихорадочно пытаясь их вспомнить, пошла по белой ковровой дорожке мимо подсвечника с так и не досчитанными литыми завитушками, повернула направо по другому ковру — зеленому с золотом — и оказалась лицом к лицу с новоиспеченным императором. На серебряных волосах Рене уже покоилась усыпанная сверкающими драгоценностями корона Арции, а на лбу Арроя Ланка заметила блестящую полоску, оставленную освященным маслом, навеки отделившую бывшего мореплавателя и воина, а ныне миропомазанника, от прочих смертных. В руках Рене держал усыпанный бриллиантами шар с тремя нарциссами наверху и короткий широкий меч, не годящийся для боя, но считавшийся обязательным атрибутом императорской власти.