Книга Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Но сведение счетов еще не закончилось. 28 и 29 октября Жукову пришлось предстать перед пленумом ЦК, министрами, главными редакторами крупнейших газет, заместителями министра обороны, командующими военными округами, руководящими работниками политорганов армии и флота, членами Военных советов – всего 150 человек, и все настроены враждебно. Василевский, по своему обыкновению, сказался больным. В течение двух дней Жуков получал удары со всех сторон. Суслов бросил, что в стране победившего социализма нетерпима такая ситуации, при которой генерал на белом коне спасает страну. В выступлениях военных ненависти было не меньше. Захаров обличал его «наполеоновские замашки». Соколовский обвинял его в жажде власти, как у его друга Эйзенхауэра. Конев заявил, что Жуков открыто противопоставлял себя партии всякий раз, когда мог. Рокоссовский, который так и не смог преодолеть свою обиду на Жукова, напомнил, как тяжело было с ним работать во время Великой Отечественной войны. Еременко, полный старой досады и горечи, рассказал, как Жуков отнял у него его победу под Сталинградом. По мнению Чуйкова, в армии культ личности Сталина сменился культом личности Жукова[854]. Также он обвинил Жукова в том, что тот заставил заместителя начальника Генштаба Курасова писать прославляющую его версию истории Великой Отечественной войны[855]. Даже Тимошенко вытащили из нафталина, чтобы он раскритиковал мнение Жукова о собственной непогрешимости. Когда к хору обвинителей присоединился Москаленко, Жуков, до того державшийся спокойно, вспылил: «Что ты меня обвиняешь? Ты же сам не раз мне говорил: чего смотришь? Бери власть в свои руки, бери!» В своих воспоминаниях Хрущев признается: «Когда я услышал это, то был поражен. Такого я никак не ожидал от Москаленко. Жукову не было смысла лгать. Да и Москаленко никак не смог парировать такое серьезное обвинение»[856]. Закончил заседание Хрущев. Он долго говорил о войне, обвиняя Жукова в том, что тот, вместе со Сталиным, виновен в разгроме лета 1941 года на Украине. «Так что нельзя считать, что ты во всем герой, – напыщенно бросил ему Хрущев. – Нет, ты наберись мужества, покажи и это, а не только свои победы!»[857]

Наконец все собравшиеся проголосовали за исключение Жукова из состава Президиума и Центрального комитета. Сам маршал тоже проголосовал против себя. Следует отметить небывалое новшество: военных попросили проголосовать отдельно от гражданских, как будто их профессиональный статус вдруг поставил под сомнение полноценность их членства в партии. Делегаты, очевидно из страха перед проявлением корпоративной солидарности, не заметили в этом решении противоречия с их же собственной концепцией неразрывной связи между армией и партией. Но опасения оказались напрасными: из 16 присутствовавших военных[858]ни один не выступил в защиту Жукова. Все они страдали от грубости маршала, ставшего министром обороны? За исключением начальника ГлавПУРа Желтова, ни один из них ничего об этом не сказал. Прочие личные обиды восходят еще ко временам Великой Отечественной войны. Как бы то ни было, Жуков остался совсем одиноким, без союзников и друзей, и то, как дружно на него набросились все члены Президиума и все военачальники, самым красноречивым образом свидетельствует о его политической неловкости, даже наивности. Величайший советский солдат не был Эйзенхауэром. Буквально за секунду до того, как Жуков, прямой, как статуя, вышел из зала, Хрущев, довольный результатом, подвел итог: «Наше единодушное голосование – это хорошая демонстрация силы и единства нашей партии»[859].

«Само заседание длилось часа полтора-два, – вспоминает С.П. Марков, охранник Жукова. – Я ждал в кремлевской раздевалке вместе с другими „прикрепленными“. Наконец появился Георгий Константинович. Таким я его никогда не видел – ни в годы войны, ни после. На лице сине-красные пятна, оно словно окаменело. Но держался, как всегда, с достоинством. Прибыли домой, на улицу Грановского. Он: „Пройдемся немного“. И после томительной паузы: „Сегодня вечером по радио в 19 часов объявят о моем освобождении с поста министра обороны“»[860].

Анализируя двухсотстраничную стенограмму пленума, можно увидеть, что против Жукова были выдвинуты четыре основных обвинения.

Первое: насаждение в армии собственного культа. В 1946 году Сталин уже упрекал Жукова в этом, и тот сначала готов был принять критику по данному пункту в свой адрес. Вся проблема вращалась вокруг постоянного переписывания истории Великой Отечественной войны. В различных своих заявлениях начиная с 1955 года Жуков только разоблачал чудовищные перегибы и злоупотребления сталинского периода. Также он напоминал о своей роли – решающей, сегодня это невозможно отрицать – в Битве за Москву, затем, вместе с Василевским, в Сталинградской битве, в Курской и затем в Берлинской. Нельзя отрицать, что заслуги армии и народа он всегда ставил выше заслуг партии. В этом деле он столкнулся с Хрущевым, партийным функционером и бывшим членом Военных советов нескольких фронтов, который, с помощью Еременко, Чуйкова и Москаленко, захотел приписать себе решающую роль, в частности, в Сталинградской битве, тем более что новый коммунистический вождь нуждался в легитимизации своей власти, которую могло дать только его участие в Великой Отечественной войне. Как мы увидим, битва за историю, которую Жукову придется вести с 1958 по 1974 год, окажется самой длительной из всех битв полководца.

Вторым стало обвинение в желании уменьшить партийный контроль над армией и идеологическую работу в ней. Нельзя отрицать того, что Жуков стремился освободить офицеров от некоторых обязанностей, которые считал ненужными и обременительными, поскольку практически все офицеры являлись членами партии. Так, он сделал факультативными занятия по марксизму-ленинизму. Он продолжал борьбу, которую вел всю жизнь, и делал это с меньшей осторожностью, чем при Сталине[861]. Его отставка означала окончательный провал попыток разрыва неразделимой связи, возникшей в 1918 году. Советская армия, как до нее Красная, осталась армией партии, которой она была подчинена множеством уз и систем контроля. Таковая подчиненность была и до самого конца оставалась основным тормозом для появления в ней корпоративного духа. Как и в ходе чисток 1937–1938 годов, советские военачальники не проявили никакой солидарности с тем, кто был первым среди них, являлся символом победы и популярности армии. Они выли вместе с волками, растравляя свои старые раны, нанесенные им Жуковым в период между 1941 и 1945 годами, и клялись партии в своей безграничной преданности.