Книга Франклин Рузвельт. Человек и политик - Джеймс Макгрегор Бернс

— Китай стоит перед дилеммой, — докладывал в начале января Стеттиниус. — Коалиция покончит с преобладанием консервативного Гоминьдана и откроет путь коммунистам, более зрелым и популярным, к усилению своего влияния, возможно, до степени установления ими контроля над правительством. Провал попыток договориться с коммунистами, которые усиливаются день ото дня, чреват опасностью постепенного вытеснения Гоминьдана...

Имел Херли и собственные проблемы. Он убеждался, что американские дипломаты в Китае не только придерживались отличных от его взглядов, но также чинили препятствия его общению с Государственным департаментом. В отношении первой части своего предположения он был совершенно прав. В отличие от посла, который относился к Чану дружелюбно, верил в выживание и улучшение его правления в долговременной перспективе и вместе с Ведемейером считал, что китайский руководитель ведет справедливую войну с врагом, помощники посла, располагавшие гораздо большими возможностями для наблюдения, рассматривали Чан Кайши и Гоминьдан как неэффективных, коррумпированных реакционеров, нечувствительных к окружающей их нищете, неспособных к реформам и не только не готовых воевать с японцами, но даже не желающих этого, поскольку вынашивали планы сохранения сил для послевоенной борьбы с коммунистами. В конце февраля поверенный в делах в Чунцине сообщил Стеттиниусу, что американская помощь националистам несет в себе угрозу сближения Янани с Россией, Китай движется в направлении катастрофической гражданской войны и Вашингтон должен установить непосредственные контакты с Янанью и помогать ей. Эту телеграмму доставили в Государственный департамент, когда Херли был в Вашингтоне. Она вызвала конфликт между Херли и дипломатами из отдела Дальнего Востока.

Вот почему посол делал доклад президенту в состоянии крайнего возмущения. Не совсем ясно, что происходило, когда он в марте дважды навещал Белый дом. Позднее посол вспоминал, что прибыл с желанием резко высказаться в присутствии главнокомандующего, но «когда президент протянул былую прекрасную, твердую и сильную руку, чтобы поздороваться, и Херли увидел, что эта рука превратилась в дряблую, костлявую длань», и заметил изнуренное лицо Рузвельта, его ожесточение отчасти спало. Очевидно, президент чувствовал себя лучше, чем выглядел,. — он высмеял тревоги Херли и энергично заявил, что не поступится территориальной целостностью и политической независимостью Китая.

— Вас опять беспокоят призраки.

Рузвельт не захотел познакомить Херли с ялтинскими документами по Дальнему Востоку, но Херли настоял; в ходе последующей встречи посол почувствовал (так он утверждал позднее), что президент, кажется, менее уверен в целесообразности соглашений, и предложил обсудить их с Черчиллем и Сталиным. Президент держался основной линии — оказания военной помощи только Чану, — но призывал Херли продолжать умиротворение коммунистов и одобрил включение представителей Янани в китайскую делегацию на конференцию в Сан-Франциско. Херли покинул Белый дом удовлетворенный тем, что получил поддержку в своей борьбе с молодыми дипломатами.

Так для Рузвельта исчезла последняя возможность изменить свою стратегию в Китае. Однако, несмотря на все иллюзии, которые господствовали в представлении американцев о Китае, ставка Рузвельта на Чана проистекала отнюдь не из невежества, глупости или болезни. В ней сочетались утопические надежды на возможность единства китайцев, стабильность, прогресс и демократию, вестернизацию Китая — и близорукое военное планирование с целью уменьшить потери американцев в войне с Японией.

Едва Херли отправился из Вашингтона в поездку в Лондон и Москву, как американцам снова напомнила о себе необходимость советской помощи на заключительном этапе войны. Дивизии морских пехотинцев и солдат нахлынули 1 апреля на побережье Окинавы, самого большого острова в архипелаге Рюкю на пороге к Восточно-Китайскому морю. Это наиболее дерзкая операция во всей тихоокеанской кампании, поскольку Окинава всего в 400 милях к востоку от побережья Китая и в 350 милях на юго-запад от самого острова Кюсю. В день веселых обманов силы вторжения были удивлены сначала слабым сопротивлением. Но в следующую неделю, когда пехота устремилась по пересеченной местности к югу, она столкнулась с такой мощной обороной, какой еще не встречала в тихоокеанской кампании. По мере того как ожесточившиеся морские пехотинцы и солдаты пробивались через бесконечные лабиринты ходов сообщения, между укрепленными огневыми точками, потери росли в чудовищной пропорции.

Десантников атаковали несколько сот японских самолетов, поднявшихся с тыловых аэродромов. Многие самолеты были сбиты, но камикадзе в достаточном числе пробились сквозь огневую завесу и нанесли тяжелые потери, особенно эсминцам и сторожевым кораблям. Оказались успешными 22 из 24 самоубийственных таранов. Японский фанатизм явно усиливался, по мере того как американцы приближались к островам Кюсю и Хонсю. Со всей резкостью перед главнокомандующим и Пентагоном встал вопрос: несколько японских дивизий и горстка самолетов, управляемых камикадзе, в состоянии наносить такие потери, защищая отдаленный остров, — что же произойдет, когда американцы станут атаковать внутренние районы Японии?

В начале апреля было похоже на то, что атомная бомба поспеет как раз вовремя, чтобы использовать ее против Японии, если не Германии. А есть ли разница, какая из этих стран станет объектом бомбардировки? Ученые выражали все большую тревогу в связи с возможностью атомной бомбардировки гражданского населения, отсутствием международного контроля над информацией о разработке ядерного оружия, покровом секретности. Буш и другие оказывали на Стимсона давление с целью побудить его поддержать идею создания общего фонда информации о научных исследованиях в разных странах и предупреждения секретной разработки оружия. Однако Стимсон хотел делиться с русскими информацией об оружии только на основе принципа «реальной» взаимности. Он немного смягчился после долгой дискуссии со своим помощником Харвеем Банди, в ходе которой собеседники «коснулись непосредственно самых животрепещущих вопросов человеческой природы, морали и власти» (отметил в своем дневнике Стимсон), но министр все еще колебался — сохранение секретности или международный обмен информацией и контроль. Те же чувства переживал и Рузвельт — хотел повременить с обменом информацией, пока не пройдет испытание первой бомбы. Эйнштейн написал президенту письмо, представив ему Лео Сциларда, который поднимал вопросы рокового использования атомной бомбы в будущем. На этот раз Рузвельт не ответил.

В начале апреля Бопр вернулся в Соединенные Штаты и составил для президента новый меморандум, критикующий закрытость и недоверие в вопросе обмена информацией по разработке атомной бомбы. Он спрашивал Галифакса и Франкфуртера, каким образом можно заинтересовать документом Рузвельта. Посол и судья решили обсудить вопрос на личной встрече в вашингтонском парке Рок-Крик; ее наметили на 12 апреля.

Ведемейер, как и Херли, посетил Белый дом в марте. Весьма характерно, что Рузвельт принял своих помощников по Китаю отдельно друг от друга. Ведемейера еще больше, чем посла, поразили вытянувшееся лицо и отвислая челюсть Рузвельта. Но в одном, по крайней мере, президент выглядел убедительным: он готов сделать все возможное, чтобы народы Индокитая получили независимость от Франции. Он рекомендовал Ведемейеру исключить любые поставки французским войскам, действующим в этом регионе.