Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

Примечательно, что исследователи Восточного вопроса и проблемы черноморских проливов во внешней политике Российской империи последнего двадцатилетия XIX в. часто цитируют запись Д. А. Милютина, сделанную им после совещания у императора 10 (22) марта 1879 г.:

«При теперешнем положении дел Англия уже владеет фактически и Константинополем, и проливами. Настоящий хозяин в столице Турции уже не султан, а представитель Англии; все идет к тому, чтобы власть султана окончательно обратилась в фикцию… Флот английский, хотя бы и вышел из Мраморного моря, может во всякое время снова войти в проливы и даже в Черное море; никто ему воспрепятствовать не может. Турецкие батареи на берегах Босфора и Дарданелл, конечно, не откроют огня по британскому флоту. Следовательно, никакие дипломатические соглашения (курсив мой. — И.К.) не могут уже восстановить прежнего порядка вещей, основанием которого были: во-первых, пресловутая неприкосновенность (integrite) империи Оттоманской и, во-вторых, замкнутость (закрытость. — И.К.) проливов. Оба эти основные начала прежнего международного права по восточному вопросу уже рушились; осталась только вывеска “Турецкая империя”»[1505].

Такими откровениями Милютин сопроводил замысел Александра II предложить великим державам соглашение, по которому, «в случае окончательного распадения Турецкой империи, не будет допущено занятие Константинополя и проливов ни одною из больших держав». Именно эту идею, по словам военного министра, император «преимущественно» и вынашивал в начале 1879 г.[1506].

Не осмелиться твердо гарантировать свои же национальные интересы на южных рубежах страны и после этого призывать европейское сообщество принять на себя подобную гарантию. Это было бы даже забавно, если бы не было столь печально. Мрачный парадокс был очевиден: мы выиграли войну, разбили турок, освободили болгар и… сделали англичан хозяевами Константинополя и проливов! При этом еще раз убедились, что идея «неприкосновенности» слабой Турции в качестве стража «ключей от южных дверей России», являясь глубоко проблемной изначально, окончательно себя изжила. Столько жертв и — такой результат! Отчаяние усиливалось от того, что в текущей обстановке никакие «дипломатические соглашения» в принципе не способны были гарантировать безопасность черноморских рубежей России, в случае покушения на них британского флота. Это действительно был суровый политический итог, это был позор, ответственность за который лежала на плечах российского императора. Подобные тяжкие мысли не покидали Александра II и терзали его совестливую душу[1507].

Стенаний по поводу итогов Берлинского конгресса было предостаточно[1508]. Но произошедшее в столице Германии ничем из ряда вон выходящим-то не было. Это лишь непосвященные вздымали руки к небу и слали проклятья коварному Западу, участники же процесса понимали, что конгресс — всего лишь выход на авансцену основных актеров с заранее отрепетированными ролями, разумеется не без импровизаций. Нерв драмы коренился гораздо глубже. До последних дней своей жизни Александр II считал «минутой трусости» свое решение не продолжать войну в Крыму, принятое на совещании 20 декабря 1855 г. (1 января 1856 г.)[1509] и открывшее путь к унизительному миру Парижского конгресса[1510]. Все последующие годы он стремился к уничтожению этого «похабного мира». И вот, казалось бы, цель достигнута… Но конгресс в Берлине вновь оставил южные рубежи России беззащитными. «Минута трусости» декабря 1855 г. реинкарнировалась в позор июля 1878 г. Что это? Глубинные неправильности политики или неспособность его, как императора…

Пика своих достижений в зоне черноморских проливов Россия добилась в Ункяр-Искелеси летом 1833 г., когда принцип закрытия проливов оказался обязательным для всех держав, кроме России. Далее же начались уступки Европе. Лондонская конвенция 1841 г. принцип закрытия проливов распространила уже не только на вход в Дарданеллы, но и на выход. Парижский трактат 1856 г. подтвердил этот принцип, но допускал проход легких военных судов. Согласно же Лондонской конвенции 1871 г. войти в проливы с согласия султана могли уже целые эскадры. Конгресс в Берлине, казалось бы, на этом поставил точку. Все так, если бы не декларация Солсбери по поводу толкования статьи LXIII Берлинского договора[1511]. Суть декларации сводилась к тому, что английское правительство отказывалось признавать взаимную обязанность великих держав по соблюдению принципа закрытия проливов для военных судов. Теперь Лондон соглашался признавать обязанность других держав только по отношению к султану и лишь в том случае, если отказ в пропуске боевых кораблей будет принят султаном независимо. Следовательно, закрытие проливов, например по просьбе России, не могло, по логике лондонского кабинета, служить препятствием к вводу в Дарданеллы английской боевой эскадры. Фактически все свелось к тому, что Лондон откровенно заявил о своем намерении вводить в проливы боевые корабли ее величества по своему усмотрению.