Книга Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Легко отразив ее щитом, Магомет издал ответный клич:

— Аллах-иль-Аллах!

И произвел ответный выстрел.

…он неспешно утвердил знамя и, трижды протрубив в рог, вынул из колчана за спиной стрелу.

Несколько минут они обменивались стрелами. Говоря по правде, граф немало гордился мастерством своего соперника. Если и наблюдались с его стороны какие промахи, если, натягивая тетиву, пальцы смыкались с недостаточной силой, это можно было приписать причудам памяти. Соперник когда-то был его учеником. Как часто на учебном стрельбище, тренируясь на затупленных стрелах, они с веселым азартом воспроизводили этот нынешний поединок. Наконец мощный болт с глухим ударом отскочил от щита султана, и, увидев на нем черное оперение, тот спрыгнул на землю и, поставив коня между собой и соперником, подобрал болт и вновь вскочил на коня.

— Аллах-иль-Аллах! — вскричал он, медленно отступая за пределы зоны поражения.

Граф еще раз протрубил в рог, вызывая на бой соперника, и вновь сел на камень; другого соперника, однако, не появилось, и в конце концов он спустился вниз.

В своем шатре Магомет осмотрел болт, убедился, что наконечник сделан из свинца, вскрыл его и достал оттуда следующее послание:

Сегодня в полдень на стенах появится процессия женщин. Ты опознаешь ее по белой хоругви в руках у монаха, с нарисованным на ней образом Богоматери. Сразу за хоругвью пойдет княжна Ирина.

Магомет спросил, который час. Было половина одиннадцатого. Через несколько минут у дверей его уже толпились конные офицеры — получив от повелителя устный приказ, они примчались на полной скорости.

Военные действия возобновились. Более того, они велись интенсивнее прежнего — пращеметателей и лучников передвинули к внешнему краю рва, а над головами у них установили всевозможные боевые машины. Не ведая, какого чуда ожидают от священной хоругви, Магомет надеялся задержать начало необычайного шествия.

И все же в назначенный час, ровно в десять, вокруг церкви Одигитрии собрались монахини и монахи; затем из дверей вышел хор Святой Софии, исполнявший торжественный гимн; за ним шествовал император в официальном облачении; наконец показалась Панагия.

При виде образа Пресвятой Богородицы, изображенной в фас, очи горе, руки сложены в молитве, грудь прикрыта изображением Младенца, голова обведена привычным нимбом, — все упали на колени, выражая свое поклонение криками.

Княжна Ирина, в легкой вуали и черных одеждах, подошла ближе и, поцеловав бахрому на кайме священной реликвии, сжала в руке пришитые к изнанке белые ленты; после этого монах, которому поручили нести хоругвь, двинулся вслед за хором, а монахини выстроились в условленный порядок. Были здесь слезы и вздохи, но страха не было. Приснодева станет заступницей своей любимой столицы. Так это было при нападении аваров, а потом — и русов под предводительством Аскольда и Дира; то же ждет и Магомета с его свирепой ордой: сами Небеса вооружатся, дабы их покарать. Нехристи даже не посмеют взглянуть на этот образ дважды, а если посмеют — что же, много есть видов смерти, пусть Заступница и решает. Так рассуждали женщины. Возможно, понудило их к этому предчувствие неотвратимого поражения, обостренное пониманием того, какие ужасы их ждут, если город будет взят приступом. Вера — лучшее лекарство от отчаяния.

От маленькой церкви носительницы хоругви пешком двинулись на юго-восток, неустанно творя молитвы, и по мере продвижения число их росло. Никто не задавался вопросом, кто были эти новоприбывшие.

Они достигли лестницы, которая вела вверх на стену неподалеку от Золотых ворот. Шум нового боя, вопли и рев несчетного числа мужских голосов в пылу и ярости битвы, не говоря уже о вещественных приметах боя — стрелах, болтах и камнях, которые пролетали мимо и дождем сыпались вниз, — в обычном случае рассеяли бы женщин, но сейчас они были под защитой, им предводительствовала Матерь Божья, и испугаться — значило усомниться в ее покровительстве. Кроме того, княжна Ирина была непреклонна. Она шла в такт песнопениям, и остальные черпали силы в ее вере.

У подножия стены певчие расступились, пропуская вперед Панагию. Вот сейчас чудо и свершится! Какую оно примет форму? Возможно, отверзнутся двери и окна небес и оттуда прольется огненный дождь, возможно, воинственные ангелы, пребывающие у престола Отца, явятся с сияющими мечами, а может, произойдет явление Матери и Сына. Или не пощадили они аварского кагана, обратившегося в христианство? Какую бы форму ни приняло чудо, негоже вставать между Панагией и врагом.

Святой отец, державший хоругвь в руках, был исполнен того же доверия, что и женщины, он твердым шагом всходил по ступеням. Крепче прежнего сжав в руках белые ленты, княжна двигалась рядом. Богоматерь с Сыном поднимали все выше и выше. И вот белая хоругвь достигла верха стены — сперва ее увидели воины-греки и, не сходя со своих мест, пали ниц, а потом и мусульмане. И они — о чудо, истинное чудо! — замерли. Лучник, натягивавший тетиву, пращеметатель с пращой в руке, аркебузир, державший в руке запал, силач, крутивший ворот мангонели, — все они остановились, словно их удерживала незримая рука: можно было подумать, что они обратились в каменные столпы и стояли недвижно, устремив глаза на белое видение. До них долетело троекратное «Кирие элейсон», а потом троекратное же «Христа элейсон», произнесенные женскими голосами, звенящими от волнения.

Хоругвь двинулась по стене — не поспешно, будто гонимая страхом, но медленно, развернутая образом к врагу; рядом с ней, держа в руках ленты, шла княжна, следом — не умолкавший хор, а сзади — длинная процессия женщин в победоносно-молитвенном экстазе; ибо еще до того, как они поднялись на стену, войско, стоявшее у края рва, а также и те, кто находился дальше, вернее, те, кого смерть и раны не пригвоздили к месту, начали отступать на исходные рубежи. И не только это — остановка боя протянулась от Золотых ворот и дальше, по всему фронту от моря до Влахерна, от Влахерна до Акрополя.

Итак, еще до явления образа на стенах, еще до того, как восторженная процессия запела «Кирие элейсон», турки отошли от передового рубежа, а рассказ об удивительном происшествии полетел по всему городу — по подвалам и склепам, погребам и темным проходам; никто не мог его ни подтвердить, ни объяснить — чудо приняли за данность, и на улицы стремительно начала возвращаться прежняя жизнь. Даже самые робкие воодушевились и принялись славить Господа и Панагию Влахернскую.

Тут и там появлялись монахи, легконогие и беспечные; благодушно поигрывая крестами на концах своих четок из отполированных роговых бусин размером с грецкий орех, они разглагольствовали:

— Опасность миновала. Видите, что значит крепость в вере? Если бы мы доверились азимитам — хоть их римскому кардиналу, хоть императору-отступнику, уже совсем скоро, может, даже завтра, с купола Святой Софии кричал бы муэдзин, призывая к молитве. Благословенна будь Панагия! Сегодня мы уснем спокойно, а завтра… завтра изгоним наемников с их латинской речью!