Книга Закон наемника - Дмитрий Силлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Помочь? — поинтересовался Японец, со своей табуретки наблюдавший за процессом. Я помотал головой — лучше тебя самого никакой хирург не почувствует насколько погано обстоит дело.
Дело обстояло не очень. Бедра у меня мясистые, много прыгать-бегать приходилось и в детстве, и позже, вот их и разнесло. Пуля же засела глубоко и, похоже, неслабо деформировалась. Тянуть щипцами замаешься, и далеко не гарантия, что достанешь. А если и достанешь, то рану разбередишь страшно — чтоб щипцы в нее ввести, ее расширить придется, плюс расплющенный комок свинца ее раздерёт. Загниет после операции как пить дать, даже регенерон не поможет.
Я вытащил зонд, откинулся на спинку кровати и улыбнулся.
— Подкинь-ка мне еще один шприц, — сказал я. — А потом тащи сюда свой шомпол.
— Ты хорошо подумал? — поинтересовался Японец, протягивая мне пластмассовую ампулу с иглой на конце.
— Лучше не бывает, — сказал я, втыкая в трицепс иглу.
Когда морфий колешь не по вене, а в мышцу, то «приход» намного мягче. Тебе просто хорошо, боль воспринимается как нечто постороннее, к тебе отношения не имеющее. Хотя смотря какая боль…
— Этот тюбик был последним? — спросил Японец, протягивая мне раскаленный шомпол. Конец стального прута, за который он держался рукой, был обернут толстым слоем бинта.
Я кивнул.
— Может, лучше было по вене пустить?
— Тогда б я просто отъехал и пулю не почувствовал, — сказал я, поливая стальной штырь хлоргексидином. Шомпол зашипел, словно разъяренный кот, после чего я дополнительно протер его стерильной салфеткой, смоченной в спирте.
Самое время.
Я осторожно согнул ногу в колене и ввел в рану еще теплое железо. Под кайфом было, конечно, проще, но, когда шомпол начал раздвигать раневой канал, кайф куда-то делся, словно я и не колол ничего. Наверно, морфий с потом вышел, который заливал мне глаза и градом стекал с шеи за воротник…
Война и Зона — синонимы, это каждому ясно, кто побывал и там и там и кому есть с чем сравнивать. Так вот, обе эти подруги только на картинках хороши. Или в романах. Или в кино, если режиссер не хочет пугать зрителя или сам ни черта не знает о том, что снимает. Или в игре компьютерной. Но что такое на самом деле война, понимаешь лишь на войне. Когда руки-ноги оторванные, еще сокращающиеся увидишь. Когда первого врага своими руками пристрелишь, или и того хуже, на нож примешь. Когда идущая в разведку по тылам врага группа спецназа вынуждена зачищать всех, на кого случайно наткнется, в том числе детей и женщин. Потому как вопрос стоит просто — если останутся жить свидетели, то погибнет группа. И ты понимаешь, что это правильно.
Но острее всего и война, и Зона воспринимаются, коли придется первую пулю или осколок в себе ощутить. Вот тогда оно и проберет до косточек, до мяса, до мозга. До каждой клетки дойдет чем оно отличается от пейнтбола-страйкбола или компьютерной стрелялки. Болью оно отличается. Реальной болью, грязью и кровью. Болью раны, грязью в ране и кровью из твоей, и только твоей раны…
— Так, — сказал я, нащупав шомполом пулю. — Давай нож.
— В смысле? — не понял Японец.
— «Бритву» мою сюда давай.
Сталкер пожал плечами и осторожно протянул мне мой боевой нож. С восточным почтением к этому совершенному оружию, двумя руками, не доставая из ножен…
«Бритва» не раз выручала меня в моих странствиях по Зоне. И на острове я тоже с ней не расставался — у любого нормального мужика хороший нож всегда должен быть под рукой — и на войне, и в мирной жизни. За это время я заметил одну интересную особенность — на полированном клинке «Бритвы», откованной из одноименного редчайшего в Зоне артефакта, не задерживалась ни вода, ни масло, ни какая-либо другая жидкость или субстанция.
Он всегда был идеально чистым, а однажды я увидел, как на него опустилась какая-то крылатая мошка — и тут же скатилась со странного металла высохшим трупиком. После чего я провел лабораторный анализ, который подтвердил мои выводы. Нож был всегда идеально стерильным, убивая все живое, что прикасалось к нему… кроме своего хозяина. Конечно, если б человек дотронулся до «Бритвы», он бы не умер мгновенно, но те, кто соглашались на подобный эксперимент, через полчаса начинали жаловаться на недомогание. Да и из моей памяти еще не стерлись впечатления, когда разъяренный нож при поддержке «Чистого неба» распилил на двоих жизнь сталкера, пытавшегося отправить меня на тот свет. В общем, хороший нож мне достался. Чистая, незамутненная смерть, не нуждающаяся в дополнительной стерилизации.
— Что это ты с ним так почтительно? — усмехнулся я. От усмешки лопнула пересохшая нижняя губа. Я слизнул с нее капельку крови — на этот солоноватый вкус мозг реагирует странно, отвлекая сознание и немного гася любую боль. Сейчас самое то, что нужно перед решающим моментом.
— Он жадный до крови, — сказал Японец. — Я чувствую это. Оружие такой силы забирает души тех, кого оно убило. И если в человеке, который им владеет, недостаточно личной силы, то скоро этот нож будет владеть своим хозяином, предварительно забрав себе его душу. Или убив ее, если эта душа ни на что не годится. В древности японцы называли такие клинки «жадными до крови» и уничтожали их вместе с мастерами, изготовившими настолько ужасное оружие.[6]
— Уверен?
— Мои мечи тоже жадные до крови, — ответил Японец.
— Значит, их хозяин знает, как обращаться с таким оружием, — сказал я, возвращая нож и при этом мысленно обращаясь к нему с просьбой, как к живому существу. — Думаю, «Бритва» не будет против, если ты немного поможешь ее владельцу. Мне сейчас ножом работать не особо удобно, так что я надавлю, а ты вырезай пулю.
Японец, не задавая лишних вопросов, взял «Бритву», я же, собравшись с духом, надавил.
Я знал, что сейчас на тыльной стороне моего бедра вспухла неслабая шишка. А потом я почувствовал прикосновение стали и теплую кровь, которая потекла по ноге. Хороший нож режет и убивает без боли. Боль придет потом, если, конечно, ранение не фатально. Потому, когда шомпол провалился сквозь мою ногу и об пол глухо стукнула пуля, вывалившаяся из моего мяса, я почувствовал облегчение. А потом медленно начал вытаскивать стальной прут обратно из ноги.
— Помочь?
Я мотнул головой. Любой воин знает: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Если, конечно, имеешь такую возможность.
Окровавленный шомпол полетел в угол. Но это было еще не все.
— Салфетку дай.
Японец ассистировал без звука, хотя я бы на его месте за такой приказной тон в глаз точно зарядил. Ну, в смысле, не раненому. Ага, потому и не заряжает, что у меня дырка в ноге… Черт, мысли путаются, закончить надо, пока снова не отрубился.
Я вытер руки от крови и взял из аптечки десятикубовый шприц и тюбик с надписью: «Регенерон». Разорвав стерильную упаковку шприца, я осторожно наполнил его содержимым тюбика, стараясь не пролить ни капли драгоценного снадобья. Добывалось оно из нескольких сотен килограммов тихоокеанских морских звезд Linckia, способных легко отбрасывать конечности, если их захватил хищник. Причем в случае, если агрессор ту конечность не сожрал, то из нее вырастает новая полноценная морская звезда.