Книга Пират - Валерий Большаков

Но контрольный выстрел не потребовался — балам глухо заурчал, покачиваясь в неустойчивом равновесии, а затем опрокинулся навзничь, раскидывая лапы.

— Х-ха! — исторгли остаток воздуха необъятные лёгкие.

Что-то звякнуло о камешки на дороге, и Сухов поднял «когти» — четыре обсидиановых лезвия, насаженных на золотой наруч. Натягиваешь такой на пятерню и распарываешь противнику утробу. Ежели дотянешься.

— Спасибо, Ташкаль, — сказал Олег и перебросил индейцу «улику». — Погляди!

Краснокожий, кивнув в ответ на выражение благодарности, медленно поднял «когти».

Рассмотрел их, словно не доверяя собственным глазам.

Сухов же, попинав балама, дабы убедиться, что тот сдох, наклонился и хоть и с трудом, но стащил-таки с головы «оборотня» увесистый шлем, искусно сработанный из головы настоящего ягуара. Ох и матёрый зверь был…

— Вот и весь фокус… — пробурчал Олег, выпрямляясь.

Лицо «берсерка» было типично индейским, разве что кожа выглядела непривычно бледной, да волосы на голове были сведены наголо.

Смазанные узоры боевой раскраски покрывали щёки «балама», лоб его и темя.

— Эт-то человек… — с запинкой проговорил Ташкаль, поднимаясь на ноги.

— Ты разочарован? — усмехнулся Сухов.

— Как? А-а… Нет, моя не… это… не ра-зо-ча-рова-на. Моя терпеть оскорбление.

Подойдя ближе, индеец внимательно осмотрел лицо незадачливого оборотня.

— Его расписывал майясский колдун, — выговорил он. — Я вижу знаки Тескатлипоки, а вот этот зигзаг означает «Балам-Акаб», Ягуара-Ночь…

— Вот и не фиг было днём на людей прыгать, — назидательно сказал Олег. — Балам недоделанный… Нагулялся, Ташкаль?

— Моя нагулялась, — бледно улыбнулся индеец, не зная, когда этот странный бледнолицый шутит, а когда говорит серьёзно.

А бледнолицый не шутил.

События, происходившие вокруг него и поневоле втягивавшие «капитана Драя» в свою круговерть, очертились чётче, хоть и были по-прежнему туманны.

Однако Сухов уже вполне мог сделать вывод, и он его таки сделал.

В этом пространстве и времени живут и здравствуют двое — его неизвестный враг и столь же таинственный покровитель.

Вчерашние «показательные выступления» балама можно было бы списать на загадочный случай, но второе нападение само по себе красноречиво: «Драя» пытались убить.

Винить в этом Гасконца было бы смешно, капитан «Ла-Галлардены», безусловно, мечтает о встрече в тёмном переулке, дабы отомстить, но изощряться особо он не стал бы.

Науськал бы парочку наёмных убийц, и всего делов.

Но искать индейца, устраивать колдовские обряды, изображать человека-ягуара…

Нет, это не пиратский стиль. А чей? Знать бы…

Причём совершенно непонятно, кому он тут перебежал дорогу? Да и когда бы «капитан Драй» успел стать досадной помехой, находясь здесь и сейчас без году неделю? Туман полнейший.

Если подумать, то и с «покровителем» никакой ясности. Кстати, и никакой уверенности в том, что ему вообще кто-то помогает, тайно или явно. Кроме, разве что, донны Флоры…

Правда, имеется одна зацепочка — буканьеры.

Есть у него кой-какие подозрения. Хорошие, правда, но тем не менее…

Вернувшись на «Ундину», Олег не стал с ходу заводить разговор, а дождался, пока Толстяк заступит на вахту.

А тут и Айюр появился. Бербер с Люка завели разговор.

Сухов неслышно приблизился и сказал:

— Привет, вольные добытчики. Как настроение?

— Да ничего так… — немного растерянно ответил Толстяк. — А чего?

Олег осмотрелся и присел на ствол бронзовой пушки, чьё дуло грозно выглядывало из порта.

— Скажите мне, только честно, — задушевным тоном начал он, — а каким таким образом вы очутились на «Ундине»? Только не говорите, что охотились неподалёку, а тут — галиот. И вы все дружно решили переквалифицироваться в пираты. Нет, я бы поверил, что так оно и было, но меня ещё тогда смутили ваши переглядывания. Люка, ты, помнится, спросил: «Он?» — а Бербер тебе ответил в том смысле, что так и есть. Объясните мне это дело. Только по-простому, без этих, знаете, штучек, что было вам видение, и Господь указал на меня перстом.

— Да не-е… — смущённо затянул Айюр. — Это староста наш, ну, того букана… деревни, где мы жили, это он всё. Гаспар его зовут, Гаспар Мясник. Не потому, что кровь пускать любит, — Гаспар уж очень ловко туши разделывает. Вжик-вжик и готово! Где-то за неделю до того, как «Ундина» причалила к Гонаву, он нас нашёл, собрал всех троих и говорит: вы-де на Тортугу собирались? Так скоро на Гонав пожалует один капитан, кличут — Драй. Людей у него нехватка, а тут вы! Человек он, говорит, хороший — и удачливый. Держитесь его и не пропадёте. А заодно и убережёте капитана! К нему, говорят, лихих людишек подослать могут…

— Всё так и было, — подтвердил Толстяк. — А мы подумали, переговорили, да и решили подаваться к Гонаву. А чего?

— Чего! — хмыкнул Олег. — А того. Откуда этот ваш Гаспар мог знать, что я к Гонаву пристану? За неделю до нашей встречи я не подозревал даже, что существует такой галиот «Ундина»! Пророк он, что ли?

Люка растерянно почесал в затылке.

— Чудеса…

— А я, кажется, знаю, — медленно проговорил Айюр. — Это ещё раньше было. Вы с Головой на охоте пропадали, а я в букане отсыпался. И видел, как к старосте один испанец заходил…

— Его, случайно, не доном ли Педро звали? — встрепенулся Сухов.

— Н-не знаю, — затруднился бербер.

— Пожилой такой, чернявый?

— Не-ет, тот высокий был, здоровый, плечи — во! Лет тридцать ему.

— И что этот испанец?

— Ну они там со старостой потолковали, и этот высокий уехал. А вечером все с охоты вернулись, тут-то Мясник и выложил нам про тебя да про Гонав.

— Испанец, значит… — задумался Сухов. — «Чем дальше, тем чудесатее и чудесатее…»

— Я и говорю, — поддакнул Толстяк. — Чудеса!

Глава пятая

в которой пираты совершают «подвиги», а Олег поступает по-своему

Утром пятницы три флейта, флибот и галиот подняли якоря, покидая Бастер.

Впереди шёл «Сен-Жан» Франсуа Олонца.

Отставая на полкорпуса, флагмана догоняли «Медуза» Моисея Воклена и «Сен-Пьер» Пьера Пикардийца.

За кормой последнего пенил воды «Кариб» Филиппа Бекеля, а галиот «Ундина» распускал паруса левее, чтобы не перехватывать ветер.

Сходить на северный берег Эспаньолы, в Байяху, делом было недолгим. Гаванью Байяха была неплохой, но — увы — она пала жертвой чиновничьей дурости.