Книга Железные паруса - Михаил Белозёров

Да, подумал, едва слушая Он, ничего не испытываешь, кроме собственного ничтожества и страха до самых печенок, но и это не помогает, потому что страх для нас перестал быть защитой, и значит, что-то там Вверху сломалось в глобальном масштабе, и все полетело в тартарары.

А Сержант продолжал:

– Я им, походным котелкам, все выложил. У меня после литра самодельного дерьма не то что головокружение – вся комиссия боком смотрелась, и ничего. Сундук наш, маразматик старый, аж весь затрясся. Ясное дело, часть расформировали как шизофреническую – «подверженную массовому гипнозу». Они ведь поначалу думали, что сумеют все объяснить. Ха-ха! Но я до этого успел под трибунал загреметь, и влепили мне три года. Какие три года, три недели хотя бы выдержать в этой конюшне. А полковник наш, мать его…

Но в этот момент в главной альпере засвистели. Поп, сунув в рот свисток, продублировал цехового викария. Все задвигались.

Пальцеходящие пангины на эстакаде запрыгали, как мартышки, и игра началась. В динамики троекратно проиграли несколько тактов гимна заводов горы Мангун-Кале.

– … а полковник… – засмеялся Хуго-немец прямо в ухо, – ей-богу… даже жаль – свихнулся! Кто его теперь будет держать – не санаторий!

Все ему было нипочем, словно вчерашнему студенту, образчику урбанизированного нигилизма, не верящего ни в Бога, ни в дьявола, не испытывающего ни страха, ни слабости в коленках, ни перед очевидным Великим нашествием (интересно, сколько оно продлится?), ни перед петралонами.

И Он, выдержав секунду этой самой слабости перед рывком и испытывая противную пустоту в желудке, успел подумать, что, в общем-то, полагаться не на кого, кроме Пайса и Попа, что любой из бригады предаст с легкостью, как только переменятся обстоятельства, конечно, только не Поп… но Поп обречен… обречен… и думать об это не хотелось. Печать смерти уже лежала на нем.

– Готов? – одними губами спросил Поп, пряча инструмент и педантично и тщательно вытирая паклей руки.

Честный, прямой Поп. Даже чересчур честный и чересчур прямой. Без тени шуточек и с чисто английским юмором. Умеющий держать бригаду в кулаке. Косой с проседью чуб, и незарастающий щетиной розовый шрам на левой щеке.

Он кивнул:

– Готов!

Поднялся вместе со всеми, ухватившись за свою цепь и, не давая ей натянуться, пристроился за Мексиканцем.

– … говорят, он на вахте, в этих самых… колодцы чистит, – радостно добавил Хуго, – … я его еще, сукина сына, подержу за задницу, чтоб ему…

– Верно… – согласился Он, уже думая о другом, – пошли они все к такой-то матери…

Они вышли из своего сектора и вступили в общий коридор. В звоне цепей, его собственная перестала быть такой ненавистной.

Бар-Кохба, главный и извечный враг, перед которым все всегда расступались, как перед чумой, прокричал, выходя из пищеблока, где они вечно возились в куче гнилых овощей:

– Привет Пайсу!

Он давно забыл, что на поверхности был рядовым полицейским, пусть и проштрафившимся в чем-то, как каждый из них.

– Надень глушитель! – машинально посоветовал Он, чувствуя, как у него деревенеют мышцы на лице.

– Я только спросить, как там кусок мяса? – многозначительно засмеялся Бар-Кохба и отплыл в сторону, глумливо ухмыляясь.

И не было ни времени, ни сил разбираться в том, что могло быть случайностью, и, конечно, ею не было.

– Что случилось? – сразу же вмешался Бригадир, протиснувшись к нему, готовый тут же ввязаться в драку.

– Черт его знает? – удивился Он. – Сам не знаю, – и больше ничего не добавил, а подумал, что если что-то случится, то, конечно, только в столовой.

– Тогда как по плану, – сурово напомнил Бригадир и скупо улыбнулся, как умел улыбаться только он, – предельно честно и доверительно, как для женщины, словно для этого дела у него была отпущена самая золотая середина души, сокрытая от всех других, и к которой, тебе кажется, ты сейчас дотронулся.

Но смерть уже витала над ним, и с этим ничего нельзя было сделать, а только смириться.

– Я подстрахую! – пообещал Он, испытывая невольное уважение, потому что ты всегда испытываешь уважение к чужой гордости, хотя и чувствуешь себя почти, ну почти… предателем.

– … вот Кен тоже его видел, – не обращая внимания на Бригадира, сказал Хуго. – Правда, Толстый?

Кенто-добряк вывернул голову – мешала цепь, раздвинув толстые губы, и с них полетела слюна:

– Для праведника все пути едины… Но святитель…

– Верно ведь, Кен?! – Не дослушав, Хуго подмигнул, словно он имел дело со слабоумным.

Кенто добродушно и терпеливо улыбнулся:

– … не за страх, а верой и правдой…

– Во дает! – в который раз удивился Хуго-немец. – Он даже превзошел мою матушку. Та тоже чуть что на третьего кивала, но я-то уже тогда знал, что все это ерунда.

Кенто-добряк все так же выжидательно улыбался. Как только он появился в бригаде, Сержант ради смеха подсунул ему Библию – единственное из печатного, что было разрешено и что можно было достать на подземных заводах горы Мангун-Кале. Толстый оказался настолько благодарным учеником, что цитировал требник от смены до смены и молился так неистово, что на него стали коситься пангины-азиаты.

– И как видишь, у нее ничего не вышло, – подразнил, оскалившись, Хуго. – Теперь я тертый калач. Но ты… Ты у нас… – похлопал Кенто по плечу, – точно в рай попадешь. – И еще раз зло подмигнул, а злости этой было в нем так много, что хватило бы на каждого из бригады.

– Я слишком много грешил. – Признался Толстяк-Мексиканец. – Но теперь я в царстве божьем…

– Заткнитесь! – приказал Поп.

Его глаза в сумраке коридора казались почти черными, только белела косая прядь.

– Что? – переспросил Хуго, потому что шум ног здесь внизу заглушал даже шум гигантских вентиляторов где-то под невидимым потолком.

Не должны быть у человека таких честных глаз, здесь под землей, думал Он. Глупо это, глупо…

– Заткнитесь! – повторил Поп. – Не до трепа.

– Нет в тебе нашей демократии, – бесстрашно и почти дразня Бригадира, засмеялся Хуго-немец, – ничего ты не понимаешь в великой истине – свобода! Совсем помешался на своей Африке. А свобода нас ждет там! – И тыкнул пальцем вверх.

– Пока она нас только жмет, – пошутил Он, смягчая обстановку.

– Потерпи немного, – попросил Поп, – просто потерпи… – И глаза его нехорошо блеснули, а желваки на скулах напряглись.

– Ладно, – согласился Сержант, – у нас договор до сих, а дальше я сам, куда глаза глядят, у меня эти командиры вот где сидят, – и похлопал себя ладонью по шее, на которой был застегнут «вечный» ошейник.

– Дело хозяйское, – примирительно ответил Поп-викарий, – никто не неволит, но пока ты в моей команде, и я тебе сверну шею, если что…