Книга Улица Марата и окрестности - Дмитрий Шерих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дорогой мы, конечно, разговаривали. Уже мы были близко Моховой, где жил Александр Сергеевич. Вдруг извощик поворачивается к нему, и говорит: "А позвольте, барин, спросить вас: ведь вы Александр Сергеевич Драгомыцкий!" – "Да, отвечал он, а ты как меня знаешь?" – "Да ведь вы прежде изволили жить на Николаевской улице, когда она еще называлась Грязною". – "Да, жил; да ведь это когда же было? Я уж лет 15 как живу на Моховой". – Правда, барин, это давно было. Вы жили в доме... (тут извощик назвал фамилию домовладельца), а подле него был извощичий двор, на котором жил я. Вы и сестрица ваша, Софья Сергеевна, часто присылали на наш двор лакея за извощиком, и я много раз возил вас и вашу сестрицу". – "Хорошо; да как же ты теперь то узнал меня? через столько лет, ночью, в темноте"? – "А по голосу, батюшка, по голосу"...».
К этой сцене Соколов дает свой комментарий: «Здесь, кстати, замечу, что у Даргомыжского был странный голос, подобного которому я никогда ни прежде, ни после не слыхивал. Это был какой-то хрип, смесь звука детского голоса с звуком голоса взрослого человека, который осип. Это произошло от того, как он сам мне рассказывал, что когда ему было около 18 лет, то он нечаянно застудил явившуюся у него корь. Сыпь перешла на легкие, и он только каким-то чудом спасся от смерти. Но после этого у него навсегда остался этот странный звук голоса».
Вот так «пискливое сопрано» Даргомыжского позволило историкам установить, что композитор жил на Грязной. Только вот в каком доме? По адресным книгам было выяснено, что извозчичий двор находился во дворе дома № 12. Из этого родился вывод, что Даргомыжские жили либо в доме № 10, либо в доме № 14. Поселить состоятельную семью в одноэтажный дом Уварова (№ 10) историки не решились. Значит, осталось одно – радищевский дом!
Каким был Александр Сергеевич Даргомыжский в те годы, которые он провел на Грязной? Молодой чиновник, уже добившийся успехов по службе. Светский молодой человек, завсегдатай многих салонов. «Очень бойкий фортепьянист». Именно в эти годы Даргомыжский подружился с Глинкой, встречался и говорил с Пушкиным. Словом, стал человеком известным, хотя об истинных его дарованиях подозревали еще немногие...
Вполне мог общаться Даргомыжский и с другом Пушкина, тогдашним министром юстиции Дмитрием Дашковым. Дмитрий Васильевич был одним из немногих людей, о ком современники всегда отзывались с уважением. Он не только дружил с Пушкиным, но и состоял в числе основателей знаменитого «Арзамаса», имея там прозвище Чу...
Имя Дашкова упомянуто тут не случайно. Хотя министр уже вскоре ушел из жизни (всего-то пятидесяти лет от роду), члены его семьи вписали в историю дома № 14 несколько страниц. В самой середине XIX века хозяйкой дома была вдова Дашкова, а потом дочь Анна, вышедшая за генерал-адъютанта Адама Ржевуского.
Новоиспеченная госпожа Ржевуская принялась за перестройку дома по проекту зодчего Карла Андерсона. Именно тогда фасады здания были оформлены в стиле необарокко. И если в радищевском доме числилось девять окон по фасаду, то с 1850-х годов в нем стало по фасаду 17 окон.
Увы, век Анны Дмитриевны Ржевуской оказался еще короче, чем век ее отца: она скончалась 26 лет от роду. И дом снова начал переходить из рук в руки. Были и новые перестройки, после которых здание стало четырехэтажным и приобрело нынешний облик...
А с конца XIX века это был уже не только жилой дом, но и настоящий промышленный центр. Здесь работали самые разные предприятия. На исходе XIX столетия тут находилась обувная фабрика, в начале века XX – «Петербургская прядильня искусственной шерсти». А в советские годы и того краше: в 1920-е – мыловаренный завод «Арс» и мастерская пластыря для крыш, а в начале 1930-х – крахмально-терочный завод кооператива «Вкуспром»...
Судебная тема уже мощно прозвучала в истории дома № 14. Под судом был Радищев, министром юстиции трудился Дашков... Но это еще не все. В XX столетии к этим сюжетам прибавился еще один, заслуживающий нашего внимания.
С предреволюционных лет среди жильцов дома № 14 был известный юрист присяжный поверенный Яков Самуилович Гурович. После революции он оставил адвокатскую практику, но в 1922 году ненадолго вернулся к ней. Причиной тому был процесс по делу петроградского митрополита Вениамина и его сподвижников: тех обвиняли в сопротивлении изъятию церковных ценностей.
Поначалу Яков Самуилович отказался участвовать в процессе: опасался, что возможный проигрыш дела адвокатом-евреем послужит всплеску антисемитских настроений. Тогда митрополит сам обратился к Гуровичу с просьбой взять дело в свои руки – сказав, что полностью ему доверяет.
Как вспоминал современник, «митрополит в своем обращении к Я.С. Гуровичу говорил, что нужно защищать не его, митрополита Вениамина, а церковь, что лично он верит ему и просит отложить все страхи и опасения, принять на себя защиту. Гурович дал окончательное согласие. В связи с принятием на себя защиты Гуровичу пришлось долго задержаться в Трибунале. Вернулся домой только около 12 часов ночи. Несмотря на полуночный час, застал дома массу народа – родственники и друзья заключенных пришли просить взять на себя защиту. Гурович ответил отказом. "Я взялся защищать владыку-митрополита и поэтому не могу уже взять ничьей защиты". И присутствовавшие, забыв о своем, просили его приложить все усилия к тому».
На процессе Гурович вел себя мужественно, не боялся вступать в открытый конфликт с обвинителями. Его итоговая речь длилась несколько часов и произвела на слышавших ее сильнейшее впечатление. Заканчивалась она, по свидетельству очевидцев, такими словами: «Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения... Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство – на скамье подсудимых, и чьи-то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами – польза советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет церковь... Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения – подсудимые живы. Кончатся прения – кончится жизнь...».
Да, исход суда был предрешен до его начала. Митрополита и нескольких его соратников расстреляли. А Яков Гурович вскоре после окончания суда эмигрировал; свои дни он окончил во Франции...
Напоследок – еще один сюжет из истории дома № 14, не столько судебный, сколько криминальный. В книге ветерана МВД Данцига Балдаева «Татуировки заключенных», вышедшей в 2001 году, зафиксирована одна весьма красочная татуировка со словами «Слава КПСС!» и «Мне коммунисты нужны как моей п... будильник» (цензурное отточие внесено автором этих строк).
Комментарий Балдаева к рисунку гласит: «Хулиганская татуировка пьяницы и проститутки, судимой по ст. 206 УК РСФСР за хулиганство. Носительница была убита ударом бутылки по голове во время пьяной драки в притоне на ул. Марата, 14, в Ленинграде в 1968 году. Нижняя часть живота».
Экзотическое дополнение к истории радищевского дома!
Детская площадка перед домом № 16 – слабое напоминание о когда-то находившемся здесь саде генеральши Комаровой. На планах пушкинской поры сад этот виден отчетливо: большой, с аллеями, далеко уходящий вглубь участка. Стояли на участке Комаровой и солидные каменные дома – один по красной линии улицы, другой в глубине участка.
