Книга Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

Хан был в ярости, что ворота города закрыты, а над его передовым отрядом глумились и издевались. Стоя под стенами Москвы, он велел нижегородским толмачам сказать, что пришел он по душу Дмитрия Ивановича, и ему ответили, что Дмитрия Ивановича в городе нет. Тогда хан велел сказать, чтобы открыли ворота и впустили его в город. Со стен заулюлюкали. Хан поморщился. Нижегородские князья стали убеждать защитников, что Тохтамышу нужен князь, а не горожане, и стали уговаривать народ сдаться на милость победителя, ибо милость к сдающимся у него безгранична. Остей был готов биться до смерти, но горожане, услышав уговоры «своих» князей, выбрали милость Тохтамыша.

Сдачу они обставили со всей возможной пышностью: несчастному Остею сунули в руки хлеб-соль, священников построили колонной с хоругвями и крестами, а бояре встали позади со слезами умиления на глазах. Все думали, что идут вести переговоры о мире. Но стоило им только открыть ворота и выйти навстречу монголам, как тут же вылетели ордынские всадники и захватили Остея, которого срочно увели в ханский шатер, где тут же и убили. Игнорируя высланную делегацию, которая стояла точно приклеенная, поскольку все считали, что Остея увели подписывать мир, в город ворвались отряды карателей. Делегация тоже в полном составе полегла перед стенами.

Дальнейшее лучше передает летопись: «И можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные. Потом татары, продолжая сечь людей, вступили в город, а иные по лестницам взобрались на стены, и никто не сопротивлялся им на заборолах, ибо не было защитников на стенах, и не было ни избавляющих, ни спасающих. И была внутри города сеча великая и вне его также. И до тех пор секли, пока руки и плечи их не ослабли и не обессилели они, сабли их уже не рубили – лезвия их притупились. Люди христианские, находившиеся тогда в городе, метались по улицам туда и сюда, бегая толпами, вопя, и крича, и в грудь себя бия. Негде спасения обрести, и негде от смерти избавиться, и негде от острия меча укрыться! Лишились всего и князь, и воевода, и все войско их истребили, и оружия у них не осталось! Некоторые в церквах соборных каменных затворились, но и там не спаслись, так как безбожные проломили двери церковные и людей мечами иссекли. Везде крик и вопль был ужасный, так что кричащие не слышали друг друга из-за воплей множества народа. Татары же христиан, выволакивая из церквей, грабя и раздевая донага, убивали, а церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали…»

Иными словами, Москва была разграблена полностью, а жители, впервые с 1238 года, частично пленены и уведены в рабство либо же убиты. Московское восстание (а хан воспринимал это именно как восстание) было подавлено. Следом подобную же расправу учинили в других городах Московского княжества и Владимирской Руси – Владимире, Звенигороде, Юрьеве, Можайске, Дмитрове, Переяславле-Залесском, Коломне. Тяжелым последствием этих выступлений против ханской власти стало назначение новой дани и новых тягот – по Карамзину, «всякая деревня, состоящая из двух и трех дворов, обязывалась платить полтину серебром, города давали и золото». А кроме давления экономического, Тохтамыш использовал и давление психологическое – забрал в аманаты сыновей московского, тверского и нижегородского князей.

Теперь князья были так заинтересованы в жизнях детей, что сами искореняли вероятность бунтов на корню. И, только когда порядок в Орде снова стал расшатываться, в вассальных землях стали проявлять недовольство. Так сильная ханская власть показала московским властителям ориентир: бунты и недовольство нужно подавлять с максимальной жестокостью. Только государство с сильной центральной властью способно держать свой народ в узде. Эту политику московские князья, а потом цари и проводили на всем протяжении русской истории.

Сын Дмитрия Ивановича, Василий, бывший аманат Тохтамыша, заняв место отца, показал, как должна караться крамольная мысль в его отечестве. Когда в 1393 году жители Торжка подняли восстание, он «велел боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву».

Сын Дмитрия Ивановича, Василий, бывший аманат Тохтамыша, заняв место отца, показал, как должна караться крамольная мысль в его отечестве. Когда в 1393 году жители Торжка подняли восстание, он «велел боярам снова идти с полками в Торжок, изыскать виновников убийства и представить в Москву. Привели семьдесят человек. Народ собрался на площади и был свидетелем зрелища ужасного. Осужденные на смерть, сии преступники исходили кровию в муках: им медленно отсекали руки, ноги и твердили, что так гибнут враги государя московского!.. Василий еще не имел и двадцати лет от рождения: действуя в сем случае, равно как и в других, по совету бояр, он хотел страхом возвысить достоинство великокняжеское, которое упало вместе с государством от разновластия». Автор этого отрывка, Карамзин, добавляет следом, что сам Василий тоже присутствовал на этой площади и наблюдал за казнью.

При нем же, Василии Дмитриевиче, москвичи пережили еще один кошмар монгольского нашествия – в 1408 году. И точно так же, как и отец, Василий предпочел бежать из опасной Москвы, оставив город на растерзание войску Едигея, нового узурпатора ханского престола. И точно так же, как при Дмитрии, жители были вынуждены самостоятельно организовать оборону города. Помня предшествующий опыт, москвичи открывать ворот не собирались и готовы были лучше уж умереть. Едигей пожег Переяславль-Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, Клин, село Коломенское, но, узнав о начавшейся в Орде смуте, предпочел отойти от Москвы, взяв откуп всего-то в 3000 рублей серебром. Жители настолько были потрясены, что приписали этот уход врага действию икон. Вернувшемуся сразу после того князю никаких упреков послушные москвичи не высказали…

Крамола литовская

В 15 веке Москва во всем стала видеть литовскую угрозу. По принципу: от этого дрянного соседа ничего хорошего исходить не может. И для завоевания соседних княжеств и свободных земель использовался образ этого врага. Впрочем, «империей зла» для Москвы была Литва, а «империей зла» для Литвы – Москва. Хотя, как ни забавно, династия московских князей тесно породнилась с династией литовских, и в 16 веке на московском столе сидел князь, отцом которого был Василий Дмитриевич из Рюриковичей, а матерью – Софья Витовтовна, единственная дочь великого князя литовского Витовта. Звали его Василий Васильевич, по прозвищу Темный, потому что в борьбе за престол он потерял оба глаза – выкололи соперники. При Василии Васильевиче Московия получила двадцатилетнюю смуту – княжеская драка за престол была кошмарной. Но он победил и прирастил к Москве все земли, кроме Рязани, Твери, Пскова и Новгорода. Частично обвинения их в крамоле и измене были обоснованными: Тверь, и Рязань, и Новгород, и Псков боялись лишиться независимости, а в союзники, кроме Литвы, брать им было попросту некого – не крымского же хана?

В 15 веке Москва во всем стала видеть литовскую угрозу. По принципу: от этого дрянного соседа ничего хорошего исходить не может. И для завоевания соседних княжеств и свободных земель использовался образ этого врага. Впрочем, «империей зла» для Москвы была Литва, а «империей зла» для Литвы – Москва.