Книга Операция "Дуб". Звездный час Отто Скорцени - Грег Аннусек

Его звезда начала клониться к закату в 1940 году, когда вторжение Муссолини в Грецию обернулось катастрофой и диктатор в припадке гнева сместил Бадольо с занимаемого поста. Тем самым маршал превратился в стороннего наблюдателя того, как страна катится в пропасть. Утешение по этому поводу он искал в вине, говорят, будто он каждый день выпивал бутылку шампанского, убивая время за карточным столом или в дремоте. Несмотря на все свое честолюбие и жажду власти, Бадольо оказывал королю знаки уважения и воздерживался от решительных действий, не заручившись предварительно монаршим согласием.

Оказавшись в одной упряжке, оба в полной мере проявили присущую каждому нерешительность. Хотя оба страстно мечтали о том, чтобы как можно скорее вырваться из железных объятий «оси», ни тот, ни другой не смогли выработать четкую стратегию, как быстро и с минимальными потерями выйти из войны. Хорошо это или плохо, но до переворота ни король, ни Бадольо не предпринимали серьезных попыток тайком сдать свою страну союзникам и скоординировать свои военные планы с генералом Дуайтом Эйзенхауэром.

Ответственность за упущение целиком и полностью возлагать на них нельзя. Истины ради следует сказать, что они еще при дуче пытались выйти на контакт с Западом, однако, как выяснилось, западные державы были не заинтересованы в перемирии со страной «оси». «Безоговорочная капитуляция» — таковы были условия. И хотя ни та, ни другая сторона толком не знали, что значит эта зловещая фраза, король и Бадольо не спешили принять столь жесткие и унизительные условия.

Даже когда арестовали Муссолини, новый итальянский режим не торопился идти на контакт с союзниками, а предпочел прозондировать ситуацию на предмет сепаратного мира. Причиной тому — надежда, что они еще смогут договориться с Гитлером и выйти из войны, не навлекая на себя карательных мер со стороны немцев.

«Среди итальянцев распространено мнение, что Германия позволит их стране выйти из войны и занять нейтральную позицию, — вспоминал Фридрих фон Плеве, работавший в дипломатической миссии Германии в Риме, — а также, что будет подписано соглашение о выводе немецких войск с территории Италии». Дуче, который понимал Гитлера лучше других своих соотечественников, никогда не предавался столь наивным фантазиям, что в известной степени объясняет его бездействие в течение нескольких месяцев, предшествовавших его свержению.

В отличие от него король и Бадольо тешили себя несбыточными надеждами или по крайней мере полагали, что это следует делать. К концу июля Бадольо вступил в контакт с Гитлером и предложил встречу на высшем уровне между фюрером и королем. «Я был убежден, — вспоминал Бадольо, — что немецкое правительство следует поставить в известность о том, что Италия хочет мира. Это был тот самый шаг, который Муссолини так и не осмелился сделать в Фельтре 19 июля. И хотя не похоже, что немецкая сторона на него согласится, я тем не менее хотел бы сказать ей, что мы не можем продолжать войну».

Итальянцы хотели бы, чтобы такая встреча произошла на их земле, вполне обоснованно опасаясь, что стоит им вступить на германскую землю, как их тотчас же закуют в наручники. Однако Гитлер, который на протяжении всей предыдущей недели пытался дать выход своей ярости по поводу вероломства союзника, с ходу отмел любую возможность оказаться за столом переговоров с теми, кто сверг дуче.

Если первая реакция фюрера на свержение дуче была крайне резкой, то же самое можно сказать и про союзников. И тот факт, что новый режим публично поклялся в верности «оси», только подлил масла в огонь. Это становится предельно ясно из речи, произнесенной Уинстоном Черчиллем.

«Решение итальянского правительства и народа остаться под германским игом, — заявил Черчилль, выступая 27 июля перед Палатой общин, — никак не влияет на общий ход войны… Единственным следствием может быть лишь то, что в течение ближайших месяцев Италия будет вся в шрамах и дыме пожарищ от одного конца страны до другого. Мы не станем мешать итальянцам, если можно так выразиться, немного повариться в собственном соку и развести пламя в печи до таких размеров, чтобы это ускорило процесс капитуляции».

Кулинарные сравнения вряд ли вдохновили итальянцев, которые в своем стремлении ублажить нацистов внесли смятение в умы союзников. (Бескомпромиссный подход западных стран, бросавший тень сомнения на сотрудничество между англосаксами и итальянцами, был одной из причин, по которым Гитлер решил прибегнуть к вторжению в Италию. Без помощи других государств Италия не представляла для немцев серьезной угрозы.)

По этой причине к середине недели Италия поставила себя в неловкое, если не откровенно опасное положение. С одной стороны, она навлекла на себя гнев Гитлера, с другой — столкнулась с равнодушием со стороны западных держав. Неожиданно король и Бадольо поняли, что оказались в изоляции. С предельной очевидностью было ясно, что их переговоры с Германией затянутся на несколько месяцев, и это при том, что ждать поддержки со стороны Запада не приходится. Что еще хуже, единственный итальянец, который умел находить с фюрером общий язык — Муссолини, — был удален с политической сцены их же собственными руками.

Впрочем, были и такие вещи, за которые итальянский дуумвират должен был быть благодарен судьбе. Переворот прошел гладко, дуче удалось упрятать с глаз подальше, а большая часть фашистских лидеров либо сидели за решеткой, либо вели себя тихо и покорно. Более того, многие десятки бывших членов фашистской партии писали Бадольо покаянные письма в надежде завоевать его благосклонность.

«Король нанес решительный удар по их вождю, — вспоминал Бадольо, — и их партия рухнула в одночасье, без всякого сопротивления. 26 июля вы не встретили бы в Риме ни единого человека с фашистским значком на груди. Фашизм пал, как гнилая груша». Не менее важно и то, что смена правительства представлялась благословением для итальянского народа. В глазах немалого числа итальянцев Муссолини и его приспешники были главным источником всех несчастий, свалившихся на их страну.

И тем не менее такой успех настораживал. Слишком легко и быстро король и Бадольо добились поставленных целей. Как и Гитлеру, им плохо верилось в то, что фашистская партия, насчитывавшая в своих рядах 4 миллиона человек, сдалась без всякого сопротивления. Бадольо, который на всякий случай ввел в стране сразу после переворота военное положение, постоянно опасался возможных попыток вернуть фашизм — либо путем фашистского контр-переворота, либо путем интервенции со стороны немецкой армии, либо тем и другим одновременно. К концу июля эти опасения лишь усилились, когда итальянцам стало известно, что к северным границам Италии стягиваются части вермахта — та самая Группа армий «Б» под командованием Роммеля. Напряжение достигло таких масштабов, что 28 июля король приготовился покинуть Рим.

Увы, под удар была поставлена не только безопасность короля. Было ясно, что союзники, которые уже закрепились на Сицилии, и Германия, чьи войска вот-вот вторгнутся в северную Италию, в ближайшем будущем столкнутся лоб в лоб, и не где-нибудь, а на территории Италии, и это столкновение станет катастрофой для итальянского сапога.

Избежать такого развития событий было для короля да и всех итальянцев задачей номер один, а для этого следовало держать хотя бы одного из противников как можно дальше от своих границ. союзников, которых вскоре встретят как освободителей, остановить было невозможно. Поэтому единственное, что оставалось, это попытаться не допустить вторжения в северную Италию немецкой пехоты и танков, которые Гитлер намеревался перебросить через Альпы. Достичь этого можно было двумя способами — путем дипломатических переговоров или силой. Впрочем, если вспомнить воинственное настроение фюрера, первый путь вряд ли представлялся возможным.