Книга Берсерки. Воины-медведи древнего Севера - Вольфганг Акунов

«Боевое неистовство», как нам представляется, суть разновидность священного экстаза, обозначаемого скандинавским термином «одр» odr, т. е. некоторое, вполне определенное особое состояние сознания. Священный экстаз в равной степени почитался неотъемлемым элементом и поэтического (заклинательного) искусства, с чем связано, например, и имя самого Одина, восходящее к тому же термину. Любопытно, что в сохранившихся древнеирландских рукописных правилах приема воина в дружину-фьана, после чего он становился «фением», вторым по значимости условием стоит прекрасное владение стихосложением.

Принцип воздействия на человека «боевого неистовства» можно проиллюстрировать на простом общеизвестном примере хождения по углям, которое многие люди могут совершать, приводя свое сознание в особое состояние, действительно родственное и священному экстазу поэта, и «боевому неистовству» древних воинов. Собственно говоря, каждый из нас, по мнению Платова, путем несложной аутогенной тренировки может добиться умения делать отдельные участки кожи нечувствительными к воздействию высоких температур, причем принципиальным является то, что при правильном подходе к делу не только снимаются болевые ощущения, но и не происходит изменения тканей (т. е. возникновения ожога). Увеличив этот эффект во многие сотни раз, можно получить представление о неуязвимости берсерков для мечей и копий противника.

Надо сказать, что уже к началу II тысячелетия подлинные звериные культы оказались достоянием лишь очень немногих воинов; прочие же, называвшие себя берсерками, как полагает Платов, либо просто подражали поведению древних воинов в надежде испугать противника, либо были психически нездоровы. Об этом свидетельствуют северные саги, пестрящие рассказами о поражениях берсерков и в то же время сами определяющие воинов-медведей как непобедимых в равном бою. Вот пример из «Саги о Греттире», записанной, как предполагается, не позднее начала XI в.:

«Берсерк сидел на гоне, на голове у него был шлем, и на-щечники не застегнуты. Он держал перед собой щит с железным ободом, и вид у него был грозный. Он сказал хозяину:

— Выбирай, да поживее! А что тебе советует этот верзила? Или сам хочет со мной потешиться?

Греттир сказал:

— Мы с хозяином друг друга стоим: ни тот, ни другой не задира.

Снэколль (берсерк. — В.А.) сказал:

— Вы и подавно испугаетесь со мной биться, если я рассвирепею.

— Поживем — увидим, — сказал Греттир.

Берсерк решил, что тот ему просто зубы заговаривает. И вот он громко завыл и, поднеся щит го рту, стал кусать край щита и свирепо скалиться. Греттир бросился вперед и, поравнявшись с конем берсерка, как ударит ногой по низу щита. Щит так и влетел берсерку в рот и выломал челюсть, и она свалилась ему на грудь. Греттир же левой рукой схватил викинга за шлем, а правой в то же время выхватил висевший у пояса меч и ударил викинга по шее, так что голова слетела с плеч…»

Вторым аспектом звериных воинских культов была шаманская связь со зверем-тотемом, достигаемая в ходе определенного посвящения. Сверхъестественные сила и выносливость, обретаемые берсерками в результате такой связи, назывались в Скандинавии «раммаукин» (rammaukin).

Некоторое представление о посвящении такого рода могут дать древние сказания, нередко повествующие о том, как герой обретает силу и другие свойства священного зверя, испивая его крови. Скорее всего, подобные указания следует понимать как в прямом, так и в переносном (мифолого-магическом) смысле, т. е. такие сказания сохраняют и реальную традицию ритуального употребления крови тотемных животных, и иносказание о магическом посвящении. Вот пример из цитированного уже сказания о короле Хрольфе и Ботваре, сыне Медведя:

«Когда поля к Святкам побелели от снега, люди королевского двора стали чаще угрюмо хмурить брови. Они стали есть меньше и с лучшими манерами, а пить больше и с меньшим весельем. Ботвар спросил Хотта о причине, и тот поведал ему о звере, который вот уже два года нападал на них по Святкам. Зверь этот был огромным и ужасным, с крыльями, ядовитыми клыками и покрыт чешуей. Был он невероятно сильным, а его морда была, как боевой таран. Ни один меч не мог пробить его броню, и ни один человек не возвратился из битвы с ним.

— У короля меньше достойных людей, чем я предполагал, — сказал на это Ботвар, — если один-единственный зверь может две зимы подряд разорять все в округе и убивать людей.

— Это больше, чем просто зверь, — заверил его Хотт. — Это настоящий тролль (злой дух. — В.А.).

В тот день, который мы называем теперь Сочельником, король собрал своих людей в зале для пиров и приказал, чтобы никто из них не выходил из замка ночью.

— Со скотиной пусть будет, что будет, — сказал он, — а своих людей я терять не хочу.

Многие были рады такому приказу, но Ботвар, едва лишь представился случай, выскользнул из замка, и Хотту волей-неволей пришлось последовать за ним.

— Товарищ, товарищ, — стонал он, — неужели ты спас меня в прошлый раз лишь ради того, чтобы погубить в этот?

— Молчи, пес, — прошептал Ботвар.

Увидев, как трясутся его колени, и услышав, как стучат его зубы, Ботвар схватил его, как щенка, и потащил в поле. Они едва миновали коровники, как увидели приближающегося зверя. Даже Ботвару он показался ужасным. Хотг же завизжал во всю мощь легких, что он теперь ничуть не лучше мертвеца, а затем безвольно повис в руках Ботвара, и тот, бросив его в грязь, пошел вперед, чтобы сразиться с чудовищем один на один.

С трудом он вытащил свой меч, наследство Бьорна, с пронзительным криком вышедший из льдисто-голубых ножен[24]. Страшный зверь побежал вперед на двух ногах, но едва он навис над Ботваром и раскрыл свои безобразные когтистые лапы, чтобы схватить и убить его, меч ударил вверх и пронзил сердце зверя. Чудовище рухнуло с грохотом на землю. Не успели его члены перестать дергаться в предсмертной агонии, как Ботвар подобрал Хотта и подтащил поближе.

— Пей его кровь, — приказал он ему.

Стонущий и хныкающий Хотт так и сделал. Тогда Ботвар сильно толкнул его, и он пошатнулся гораздо меньше, чем можно было ожидать.

— Пей еще, — приказал Ботвар, и Хотт с ворчанием повиновался.

— А теперь давай поборемся, — сказал Ботвар, и хотя они тискали, ломали и толкали друг друга довольно долго, Ботвар так и не смог опрокинуть своего соперника.

— Ну как, ты все еще боишься королевских людей? — спросил Ботвар.

— Ни мне, ни тебе они не страшны! — пророкотал Хотт».

Еще одним, значительно менее распространенным, чем культ «воинов-медведей» и «воинов-волков», но зато, как считается, более «эксклюзивным», «королевским», был «кабаний» воинский культ. «Воины-боровы» (или «воины-кабаны») назывались на Севере Европы «свинфюлькингами» или «свинфилькингами» (svinfylkingar). Представители этого культа в битве использовали особый строй, который так и назывался — «Свинфилькинг» («Свинфюлькинг»), что значит «кабанья голова». Воины выстраивались клином, на острие которого находились два самых опытных и сильных воина, называвшихся «Рани» (rani), то есть «рыло». Отголоски такой восходящей к древним германцам тактики встречались и в относительно позднем Средневековье: клином, «свиным рылом» («свиньей»), выстроили свое войско рыцари Тевтонского ордена в знаменитой битве на льду Чудского озера в 1242 г. и в битве с новгородцами при Раковоре (Раквере) в 1268 г. О культе же «медведеволков»-бьорнульвов мы знаем еще меньше.