Книга Неподдельная любовь - Барбара Картленд

Она приумолкла, ожидая, что маркиз узнает это имя и сам начнет ее расспрашивать, но он продолжал недоуменно смотреть на нее.

— Того Деза Томбе, который умер совсем недавно, — поспешила объяснить Лила. — Этот джентльмен завещал музею «Маурицхейс» картину Вермера «Головка девушки».

— Я слышал об этой картине, — кивнул маркиз, — и, конечно, намерен ее увидеть, прежде чем уехать из Голландии.

— Я живу… у тети, — продолжала свой рассказ Лила. — Она… серьезно больна, и… ей надо сделать… очень дорогостоящую операцию.

Теперь, судя по его взгляду, маркиз как будто начал догадываться, к чему она ведет.

Однако он ничего не сказал, и Лила стала повествовать дальше:

— Я… осмотрела весь дом, пытаясь найти что-нибудь такое… что можно было бы… продать.

И… в одной из комнат покойного барона… я нашла картину… которая похожа на… этюд к портрету Вермера.

— Так вот что вы привезли мне показать! — воскликнул маркиз.

Лила говорила так нерешительно и робко, что ему было довольно трудно уловить смысл ее истории. Теперь он склонялся к тому, что причина ее невероятного смущения кроется именно в надежде на то, что он купит у нее картину — а это, в сущности, равносильно просьбе о деньгах.

Он развязал сверток и вынул холст из упаковки.

Как только маркиз взглянул на картину, он пришел в восторг одновременно от красоты изображенной на портрете девушки и от мастерства портретиста.

Лицо девушки, смотревшей на зрителя через плечо, вопросительное выражение ее карих глаз делали картину, по его мнению, необычайно привлекательной. Маркиз не помнил случая, когда бы его так притягивало к себе произведение живописи.

Картина оказалась незаконченной. Однако даже по этюду можно было понять, как умело художник расположил свою модель.

Лицо девушки было освещено, а фон оставался темным. От желто-голубой ленты, повязанной вокруг ее головы, падали на лоб причудливые блики. Но самым удивительным было ощущение подлинности, благодаря чему у маркиза создавалось такое впечатление, будто картина говорит с ним.

Он очень долго смотрел на полотно, а потом спросил:

— Кому еще вы показывали эту картину?

— Н-никому, — ответила Лила.

— Вы не показали ее своей тете?

— Нет… Она… очень больна. И если… окажется, что я… ошиблась, и это… не этюд Вермера… к законченному портрету… то… мне не хотелось бы… напрасно ее обнадеживать.

— Я могу вас понять, — кивнул маркиз. — И все-таки мне трудно поверить, что этого этюда раньше никто не видел.

— Мне кажется… — нерешительно промолвила Лила, пытаясь вспомнить наставления мистера Нийстеда, — барон… никому не показывал этот этюд, потому что ждал… пока не умрет его друг Дез Томбе, чтобы «Маурицхейс»… получил… как было договорено… законченный портрет.

— Да, в этом есть смысл, — согласился маркиз. — И тем не менее кажется странным, что, как вы утверждаете, о существовании этого этюда никто не знает.

Лила беспомощно развела руки».

— Насколько мне известно — никто, — подтвердила она. — Но, конечно… я приехала в Голландию совсем недавно..» чтобы погостить у тети.

— И раз вы хотите продать этот этюд, чтобы помочь ей, то сколько вы за него просите? — осведомился маркиз.

— Я… совершенно не представляю себе… сколько он может стоить, — честно призналась Лила. — Именно поэтому… я и обратилась к вам. Я боялась, что… если бы я показала эту картину… кому-нибудь из голландских торговцев… он мог бы решить, что… раз я так молода и неопытна… можно не платить мне столько… сколько она стоит… на самом деле.

Она замолчала, стараясь не встретиться взглядом с маркизом: боялась, как бы он не увидел, что она говорит не правду. Ей казалось, глаза обязательно ее выдадут.

— Я… я думала, — произнесла она неуверенно, — что… если бы вы поговорили с… мистером Нийстедом… который, как я слышала… часто продавал барону картины… и покупал его собственные произведения… то он… не посмел бы вас обмануть. А меня… или мою тетю… он, может быть, и попытался бы… обмануть.

— Нийстед? — переспросил маркиз. — Кажется, так зовут одного торговца, которого мне рекомендовали как порядочного человека.

Если он к тому же был знаком с бароном, то, конечно, ситуация значительно упрощается для нас обоих.

— Вы… хотите сказать, что… купите этот этюд?

— Конечно, куплю, — заверил ее маркиз, — если он окажется тем, чем вы его считаете. И могу обещать вам, мисс Кавендиш, что заплачу вам столько, сколько он в действительности стоит.

— Я… надеялась услышать от вас именно это, — прошептала Лила.

— Потому что я — англичанин?

— Потому что вы… джентльмен, — не задумываясь, ответила она.

Маркиз рассмеялся.

— Такое утверждение обезоруживает! И, разумеется, как настоящий джентльмен, я не стану вас обманывать.

Лила вся зарделась, от чего стала еще прекраснее.

— Я не сомневалась, что… милорд… никогда не унизится… до обмана! Теперь я могу… вернуться домой.

— Где вы остановились? — осведомился маркиз.

— «В Гааге, у моей тети.

— И, как я понял, она очень больна.

— Да, она очень тяжело больна. И… если ей срочно не сделать операцию… она может… очень скоро… умереть!

— Тогда обещаю вам навести справки об этой картине как можно скорее.

— Спасибо вам… огромное! Я… чрезвычайно вам… благодарна!

С этими словами Лила поднялась.

Маркиз тоже встал.

Несколько секунд, показавшихся обоим бесконечными, они молча смотрели друг на друга.

Лиле показалось, будто маркиз заглянул ей в самую душу — и видит, что она пытается его обмануть.

Испугавшись, она поспешно сказала:

— Мне… мне пора ехать! Я… хочу поскорее… вернуться к тете!

— Я вас понимаю, — произнес маркиз, направляясь вместе с ней к выходу, — и могу только надеяться, что в моей власти окажется помочь ей выздороветь.

Открыв Лиле дверь, маркиз увидел старушку, которая сидела в дальнем конце холла, чопорно выпрямившись.

— Я рад видеть, что вы приехали не одна, — молвил он.

— Моя старая няня приехала со мной из Англии, — объяснила Лила.

— Позвольте выразить надежду, что ваше пребывание в Голландии будет приятным, несмотря на тяжелую болезнь вашей тети.

— Спасибо! Здесь так красиво! И все так интересно! Я… очень рада, что попала сюда, — с детской непосредственностью призналась Лила.

Она уже вышла в холл, когда ее словно молния пронзила мысль, заставившая ее вернуться обратно.