Книга Всего лишь женщина - Франсис Карко

— Да что ты!

На улице громко хлопали одни за другими закрываемые ставни, потом я услышал где-то очень далеко гудок автомобильного рожка и шаги какого-то прохожего, который остановился, постоял и пошел дальше, насвистывая.

— А ты знаешь, в «Кафе де Колон» сейчас идет концерт, — сказала мне Мариэтта, когда мы взглянули друг на друга.

— А!

Она рассмеялась.

— Бедняжка ты мой! — посерьезнев, продолжила она. — Ты помнишь? И что это тогда на тебя нашло? Я так до сих пор не могу понять… А ты?

— О, я, — сказал я туманно. — …Это из-за того, что рассказывали в городе… Все эти сплетни!

— Разумеется.

— …Эти пересуды!

— С тех пор они только усилились, — сообщила Мариэтта.

— Не может быть!

— А вот и может.

— И что они еще придумали? — спросил я. — Наверное, немало всего.

Мариэтта грустно пожала плечами.

— Ну и пусть! — убежденно и с безразличием в голосе сказал я. — Что нам от этого сделается? Плевать я хотел! «Патронша» может думать, что ей угодно. Она даже рта не раскрывала.

— Как? Она?

— Ни одного слова, — заявил я. — Самое невероятное состоит в том, что я ожидал скандала… Так ведь нет… ничего… Вообще ничего! Поворчала, как это с ней бывает, а в остальном все закончилось очень хорошо.

— Быть такого не может!

— Почему? Истинная правда.

Мариэтта замолчала. На секунду в ее глазах зажегся живой огонек удовлетворения, и я подумал, что она что-нибудь скажет, но она повернулась в другую сторону, встала из-за стола и протянула мне бутылку рома.

— Возьми-ка, Клод, — сказала она. — Может, откроешь?

— А стаканы?

— Я сейчас сполосну их.

Мы оба вскоре перебрались поближе к камину и, сидя около него, пили стакан за стаканом продирающую горло жидкость. Я протянул Мариэтте сигарету, и она, прикурив от моей, медленно стала курить. Терпкость табака, дурманящий жар камина вместе с изрядным количеством уже выпитого рома создавали ощущение блаженства в этой комнате с разбросанными в беспорядке вещами, и я уже совсем забыл, о чем только что говорил с Мариэттой, когда она вдруг спросила:

— А это правда, что твоя мать не устроила тебе никакой сцены?

— Правда. А что?

— Да так.

— Это тебя удивляет?

— Еще бы! С ее-то характером… и с учетом того, чего: ей наговорили… Согласись, было бы неудивительно.

— О! — пробормотал я. — Желание-то у нее было.

— Просто невероятно, — сказала Мариэтта.

— Ну и что?

— Что?

— Да, — продолжил я, наливая себе рому. — Я, судя по всему, не убедил тебя… А у тебя какие-то другие сведения?

— У меня? Нет у меня никаких сведений. Что я могу знать?

Она сделала глубокую затяжку, отбросила сигарету, откашлялась немного… и серьезным взглядом посмотрела на меня.

— Что с тобой? — спросил я. — Тебя послушать, так можно подумать, что ты знаешь что-то такое, о чем ты не хочешь говорить… Объясни повнятнее. В чем дело?

Она не ответила.

— Ну… это что, секрет?

— Ты сошел с ума!

— Почему?

— Да, сошел с ума, — повторила Мариэтта, вдруг придвинув свой стул к моему стулу и обняв меня рукой за шею. — Послушай. Ты действительно сам захотел вернуться?

— Что за вопрос?

— Мой Клод, — вздохнула она. — Я так боялась, что ты меня больше не любишь… что я тебе надоела…

— Это ты сошла с ума, Мариэтта!

— Клод! Клод! — повторяла она. — Но ты же здесь… Как я боялась тебя потерять! Никогда тебя больше не видеть! Это было ужасно… Это было… Сам подумай! Не быть с тобой… не чувствовать, что ты мой… долго-долго…

— Всегда!

— О! Замолчи. Никогда не зарекайся необдуманно. «Всегда»! Ты сам-то представляешь себе это?

— Вполне.

— Не будем об этом думать, — прошептала Мариэтта. — Будем думать только о том, что у нас сейчас… так как сейчас ты здесь… Мы вместе… Тебе это не доставляет удовольствия?

— Представь себе, — с воодушевлением продолжала она, — все эти дни я говорила себе: он ушел. Его мать запрещает ему выходить из дома… и он послушался ее… он боится ее… он не хочет идти ей наперекор… да? Ведь она его мать. А кто я для него? Кто я такая? Женщина… Всего лишь женщина. Есть ведь много других женщин, которые могут ему понравиться… более богатые… более честные… с которыми он свяжет свою жизнь! Ты понимаешь? Вот какие мысли меня мучили… не давали мне покоя. Вот ведь несчастье!

— Ну что ты!

— Да… да… И в городе все хотели заставить меня в это поверить. Все утверждали, что у тебя с матерью был серьезный разговор… что ты уступил. О-ля-ля! И чего мне только не говорили!

— Но кто? Кто?

— Люди… Просто безумие — какое же они получали удовольствие от всех своих россказней… В конце концов, я, понимаешь… я ведь верила им… И мне было плохо, мне было так плохо!.. Но я не показывала вида. Чаще всего не показывала. Нет, я делала вид, что смирилась со своей участью… что я уступила… И вот, сегодня, сегодня днем ты пришел, и я тут же сказала себе: он пришел, чтобы сообщить мне об этом… Да как он осмелился! Вот… он пришел объяснить мне…

Пока она говорила, ее рука все сильнее сжимала мою руку, а черты лица все более искажало отчаяние. Она побледнела. Ее глаза вопрошали меня, всматривались в меня. Беспрерывно сверлили меня… и она вся дрожала, не находя себе места.

— Мариэтта!

Она кинулась ко мне в объятия, и голосом, который, как мне кажется, еще и сейчас, когда я пишу эти строчки, звенит у меня в ушах, воскликнула:

— Но, скажи мне… Клод!.. Поклянись мне, что все это неправда!

XXIII

На другой день было воскресенье, и мы встали поздно. Шел дождь. Хмурый день проникал через окна в комнату, где нашим глазам предстал способный привести в отчаяние вчерашний беспорядок. Потухший камин, стол с испачканной скатертью, грязные тарелки, бутылка из-под вина, остатки ветчины в пропитанной салом бумаге и наши два стакана рядом с наполовину опорожненной бутылкой рома представляли собой отталкивающее зрелище… И потом, у меня болела голова… во рту был неприятный привкус… и мне хотелось еще поспать.

«Да, веселенькое воскресенье!» — подумалось мне.

Ливень на улице усиливал это ощущение, и Мариэтта ходила по комнате, не произнося ни слова. На ней был домашний халат, и она выглядела вульгарно и неопрятно. Что она делала? Я наблюдал, как она выгребает золу из камина, собираясь разжечь его… Она зажгла камин и, пока я курил, убрала со стола; она выполняла свою работу с недовольным видом, который никак не красил ее, показывая мне ее такой, какой она была на самом деле.