Книга Судьба с чужого плеча - Анна Иванова

— Надень, в платье и шлеме тебя никто не узнает.

— Что значит «в платье не узнает»? Как будто я мужик, переодетый в женскую одежду!

— Не знаю, шанса проверить мне не представилось.

Пока я не успела ответить, Игорь надевает на меня шлем. За секунду мир сужается до размеров металлической полусферы на голове. Звуки извне отдаляются, видимость притупляет пластик перед глазами. Я поднимаю забрало. Паника и желание снять шлем постепенно отступают. Нужно собраться с духом и сесть на мотоцикл. Не ехать, пока только закинуть ногу и сесть. После аварии, в которой погибли родители, я ни разу не ездила на машине. Садиться в автобус было не страшнее, чем зайти в комнату, — просто на колесах. Но мотоцикл… Жутко даже смотреть, как эта железяка носится по дорогам, наклоняясь на поворотах, словно вот-вот уляжется на бок. Сейчас она спокойна и не представляет угрозы, но через мгновение заревет и рванет вперед. Игорь быстрым, естественным движением садится за руль. Я даже не успеваю разглядеть, как он это делает. Тело отказывается слушаться, нога нехотя поднимается, каблук цепляет зад мотоцикла. Неуклюже взбираюсь на сиденье, оттягивая подол платья.

— Держись крепче.

Осторожно обнимаю Игоря за талию. Перед тем как завести мотоцикл, он в последний раз поворачивается. Сквозь шлем доносится приглушенный голос:

— Четыре колеса возят тело, а два — душу!

Мотоцикл между ног начинает вибрировать, подвывая в такт. Кажется, сейчас он сорвется с места и я свалюсь. На самом деле мотоцикл мягко катится вперед. Игорь осторожно прибавляет скорость. Ветер поглаживает обнаженные ноги, щекочет волосами плечи. Незаметно для меня Игорь разгоняется так, что стволы деревьев по бокам от дороги сливаются в один высокий забор. В животе фейерверком разлетаются искры удовольствия. Страх заставляет сильнее прижаться к его спине, но чем выше скорость, тем быстрее хочется нестись вперед.

Мы сворачиваем на проселочную дорогу. Мотоцикл подпрыгивает на кочках, а я еще крепче обхватываю талию Игоря. Из его груди доносится стон, но разжать железную хватку моих рук мольбами не получится. Ряды деревьев сменяются домами с огромными огороженными участками. После городской улицы, где домики сидят один на одном, эта местность кажется безлюдной. Соседи на таком расстоянии могут не видеть друг друга неделями. Неудивительно, что люди со всех участков отвлекаются от грядок и выглядывают из-за заборов, покрашенных только с лицевой стороны, когда мы проезжаем мимо. Дома стоят далеко от дороги, если ее вообще можно так назвать. Трудно разглядеть таблички с номерами, не говоря уже о названиях улиц. Мы проезжаем с десяток домов и останавливаемся неподалеку от кирпичной, сто лет назад оштукатуренной церквушки с деревянной колокольней над аркой ворот.

Игорь снимает шлем и кивает в сторону следующего участка.

— Нам туда. На случай, если хозяева окажутся дома, ты Наташа, бывшая однокурсница Артура.

— С чего ты взял, что у Артура была однокурсница Наташа?

— Где-то же он учился после школы, значит, были и однокурсницы, а в каждой группе найдется хотя бы одна Наташа.

— А если хозяев нет дома?

— На этот случай у меня в кармане отвертка.

— Где ты научился вскрывать замки отверткой?

— У меня свои источники, — подмигивает он.

Я слезаю с мотоцикла и поправляю прическу. Игорь размашистым шагом идет к дому.

— Подожди! Допустим, я однокурсница Наташа. Что мне понадобилось в доме родителей Артура?

— Придумай сама, — останавливается он. — Неужели так трудно?

— Хочешь, чтобы я соврала родителям погибшего парня?

— Не ври, скажи правду: скоро вечер встреч выпускников, а тебя подрядили всех пригласить.

— Но это же ложь!

— Почему? Встречи выпускников проходят каждый год.

Я мотаю головой, а Игорь закатывает глаза.

— Да ладно! Тоже мне, святоша нашлась. Она не хочет врать!

— Не хочу. Эти люди потеряли сына, а я приду к ним в дом и буду нести ахинею про какой-то вечер встреч?

— Нет, ты заявишься к ним на порог со словами: «Здрасте, это не вы, случайно, завалили мою падчерицу?» Так?

Я снова мотаю головой.

— Тогда пошли, — говорит Игорь и направляется к дому.

Я плетусь следом. Когда-то зеленая, теперь грязно-серая облупившаяся краска покрывает стены колючей чешуей. Серая рубероидная крыша грозовой тучей висит над тщедушным домиком, готовым вот-вот сложиться под ее тяжестью. Если потеря молодого хозяина так сказалась на доме, страшно представить, что могло случиться с его жильцами. Только бы никто не открыл. Лучше залезть в чужой дом как воровка, чем соврать, глядя в глаза людям, потерявшим двух сыновей.

Возле крыльца Игорь пропускает меня вперед. Еле слышно стучу в дверь. Внутри тишина. Набравшись смелости, принимаюсь бить в дверь кулаком. Замираю в ожидании ответа — по-прежнему тихо. Опершись ладонью о стену, колочу ногой в дверь с грохотом, который невозможно не услышать. В полной уверенности, что дома никого нет, я спускаюсь с крыльца и, стряхивая с ладони налипшую краску, уступаю место Игорю. С отверткой в руках он сначала нагибается к дверному замку, потом садится на корточки и уже через минуту, кряхтя, опускается на колени.

— Хороший замок, не открывается совсем…

— Пока ты возишься, могу я забежать в церковь?

— Хочешь, чтобы я в одиночку залез в дом к незнакомым людям? Даже не думай!

— Мне нужно.

— Нужно? — поворачивается ко мне Игорь. — Ты что, школьница на контрольной, и тебе приспичило в туалет?!

— Катя умерла, а я даже не поставила свечку за упокой.

Игорь отводит взгляд и машет на меня рукой.

— Черт с тобой, иди.

Я бегу до самых ворот и замедляю шаг только на пороге церкви. В нос ударяет запах ладана. Покрытые коричневой краской деревянные доски скрипят под ногами. Перекрестившись, я подхожу к столу и покупаю три свечки. Оглядываюсь по сторонам, не зная, куда их поставить.

— Вы не подскажете… — обращаюсь к служительнице церкви.

— Ты во здравие хочешь поставить или за упокой? — спрашивает худощавого телосложения женщина. Загорелая кожа, видимо от многолетней работы на открытом воздухе, покрыта сеткой мелких морщинок. Рукава платья закатаны до локтей, руки кажутся нездорово тонкими, усохшими.

— За упокой, — отвечаю я, глядя в выцветшие, с пожелтевшими белками глаза.

— Пойдем, поставим вместе.

Она выходит из-за стола с тремя свечками в руке и жестом указывает направо.

— Ты, наверно, дедушке с бабушкой ставишь? — спрашивает она по дороге к заупокойному каноннику.

— Нет, маме с папой.

— Ну что ж, — вздыхает она, — так бывает. Правильно, когда дети ставят родителям, а не наоборот, как я… А третью кому?