Книга Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы - Генрих Харрер

Когда мы прибыли туда в январе, температура была чуть ниже нуля. Она здесь вообще никогда не опускается ниже десяти градусов мороза. Климат напоминает альпийский, только растительность субтропическая. В этих местах можно было бы кататься на лыжах круглый год, а летом подниматься на гималайские шести – и семитысячники.

В Кьироне примерно восемьдесят домов, здесь находится резиденция двух губернаторов округа, под началом у которых тридцать окрестных деревень. Как нам сказали, мы стали первыми европейцами, посетившими это селение. Местные жители с большим интересом наблюдали за нашим въездом в деревню. Нас разместили в доме фермера. У этого дома был настоящий фундамент, на котором размещался деревянный каркас; крыша была крыта прижатой камнями дранкой. Дом очень напоминал те, что можно увидеть в Тироле. Да и вся деревня вполне могла сойти за альпийскую, только вместо труб коньки украшают молитвенные флаги. Они всегда пяти цветов, и каждый цвет символизирует свой аспект тибетской жизни.[16]

На первом этаже, вровень с землей, располагались стойла для коров и лошадей. Жилые комнаты находились выше и отделялись толстым перекрытием. Туда можно было попасть только со двора по лестнице. Для сна и сидения служили набитые соломой маты, возле них стояли маленькие низкие столики и ярко раскрашенные шкафчики, в которых хранились праздничные платья, перед неизменным деревянным алтарем горели масляные светильники. Зимой вся семья обычно греется у огромного открытого очага, где потрескивают дубовые ветки. Все садятся на деревянный настил и пьют чай.

Нас с Ауфшнайтером поселили в довольно тесной комнатке, поэтому я вскоре перебрался в соседний с домом сенной сарай. Мой приятель вел нескончаемую войну с крысами и клопами, а я – с мышами и блохами. И хотя мне так и не удалось победить паразитов, прекрасный вид на глетчеры, которые высились над рододендроновыми лесами, компенсировал все неудобства.

К нам приставили слугу, но мы – из гигиенических соображений – предпочитали готовить самостоятельно. В нашей комнате был очаг, и нас щедро снабжали дровами. Денег мы почти не тратили, потому что на еду уходило не более 15 марок в месяц на человека. Я заказал пошить себе новые штаны, и портной попросил за работу всего около 75 пфеннигов.

Главная пища в этих краях – цампа́. Мы имели возможность наблюдать, как ее готовят. На сковороде раскаляют песок, затем сверху насыпают ячмень. От жара зерна начинают взрываться, негромко хлопая. Потом все просеивают через мелкое сито, чтобы отделить от песка зерна, которые мелко размалывают. Таким образом получается ароматная и готовая к употреблению мука, которую чаще всего смешивают с тибетским чаем, и полученную массу едят. Иногда ячменную муку смешивают с молоком или пивом. Тибетцы очень изобретательны по части блюд с цампой, которая ежедневно и по нескольку раз появляется на столе. Вскоре и мы привыкли к такой еде, а вот к чаю с маслом привыкнуть было куда сложнее. Нам, европейцам, такой способ приготовления чая кажется очень странным. Из Китая в Тибет чай привозят прессованный, в кирпичиках, которые состоят в основном из стеблей и мусора. Их тибетцы вываривают по многу часов, а иногда и дней, получая очень темный отвар. Во время варки добавляют много соли и щепотку соды. Потом отвар процеживают и заливают в сосуд для взбивания.[17] Туда добавляют масло – в соответствии с количеством чая и желаемым качеством – и взбивают до получения эмульсии.[18] К сожалению, масло часто бывает прогорклым, потому что многомесячное или даже многолетнее хранение в ячьей шкуре не идет ему на пользу.[19] Поэтому вкус такого чая для европейцев поначалу определенно отвратителен, мне понадобилось долгое время, чтобы к нему привыкнуть. Сами тибетцы тоже предпочли бы свежее масло подпорченному, потому что чай с маслом – их национальный напиток, который пьют ежедневно и помногу, до шестидесяти чашек в день. Помимо этих двух главных продуктов, тибетцы едят рис, гречу, кукурузу, картофель, свеклу, лук, бобы и редьку. Мясо здесь редкость. А так как Кьирон считается святым местом, животных тут не убивают никогда. Мясо появляется на столе, только если его привезут из другого района или, что случается чаще, если медведь или пантера убьют какое-нибудь животное и оставят свою добычу недоеденной. Я никак не мог понять, как такой строгий запрет на убийство животных может сочетаться с тем, что каждую осень через Кьирон прогоняют около пятнадцати тысяч овец на бойню в Непал и за это взимается пошлина.

Сразу по прибытии в деревню мы нанесли визит местным властям. Слуга уже доставил им нашу подорожную грамоту. Пёнпо полагали, что мы направимся прямиком в Непал, но у нас были другие планы, и мы попросили разрешения остаться на некоторое время в Кьироне. Чиновники восприняли нашу просьбу без особых возражений и пообещали сообщить о нашем решении в Лхасу. Кроме того, мы посетили представителя Непала. Тот стал расписывать преимущества своей страны в самых радужных красках. Между тем до нас уже дошли сведения, что Копп после нескольких дней пребывания в непальской столице был выслан в лагерь для интернированных лиц в Индию. Поэтому нас не впечатлили заманчивые рассказы о том, что в Катманду мы сможем пользоваться автомобилями, велосипедами и даже ходить в кино.

Из-за тесных торговых связей с Непалом тибетские деньги здесь были практически не в ходу, в основном пользовались непальской валютой. Население смешанное, в этих краях живет много кацара – так называют людей непальско-тибетского происхождения. Эти кацара совсем не такие приятные и веселые, как чистокровные тибетцы, и не пользуются уважением ни тибетцев, ни непальцев.

Надеяться на получение из Лхасы разрешения на пребывание не приходилось. В Непале нам грозила высылка. Так что мы решили остаться пока в этой сказочной деревушке, отдохнуть и постараться разработать новый план бегства. Тогда мы не могли даже предположить, что проживем в Кьироне почти девять месяцев.

Скучать нам не приходилось. Мы записывали в дневники наблюдения относительно привычек и обычаев тибетцев. Почти каждый день совершали небольшие вылазки, исследовали ближние и дальние окрестности. Ауфшнайтер, который в Мюнхене был секретарем Фонда исследования Гималаев, использовал представившуюся возможность и усердно рисовал карты. На имевшейся у нас карте значилось только три названия, мы прибавили к ним еще более двухсот. Мы не только наслаждались свободой, но и с пользой проводили время.