Книга Сказки Долины Муми-троллей - Туве Марика Янссон

Ответом ему был шум ветра в парусах.

По морю катились серые волны, катились к самому краю света, и Муми-папа подумал немного меланхолично: «Чтоб мне проглотить собственную шляпу, если это называется разгульная жизнь».

На свете есть множество самых разных островов, но, если они слишком малы и расположены слишком далеко от берега, они обязательно будут одинокими и печальными. Их овевают ветры, над ними зажигается и гаснет луна, море вокруг них темнеет с наступлением ночи, но острова эти остаются все такими же одинокими и печальными, и лишь хатифнатты изредка их навещают. Да и едва ли их можно назвать островами – шхеры, утесы, скалистые выступы – всеми забытые полоски суши… На рассвете они, возможно, погружаются в море, а ночью снова всплывают, чтобы осмотреться вокруг. Кто их знает… Хатифнатты не пропускали ни одного из них. Иногда их поджидал там маленький берестяной свиток. Иногда они ничего не находили, а сам остров оказывался лоснящейся тюленьей спиной, омываемой волнами; иногда же это был полузатонувший утес с холмиками красных водорослей. Но что бы ни представлял собой остров, везде, на самом высоком месте, хатифнатты оставляли белый берестяной свиток.

«У них есть какая-то цель, – размышлял Муми-папа. – Цель, которая для них важнее всего на свете. И я буду их сопровождать, пока не узнаю, что же это за цель».

Им больше не встречались красные пауки, но всякий раз, когда они приставали к берегу, папа все равно оставался в лодке. Потому что острова наводили его на мысль о других островах, оставшихся где-то далеко-далеко; он вспоминал островок, куда они отправлялись всей семьей, вспоминал бухточки с ветвистыми деревьями, и палатку, и масленку, хранившую прохладу в тени лодки, и бутылочки с соком, зарытые в мокрый песок, и плавки, сохнувшие на камне…

Он нисколечко не скучал по домашнему уюту. Это были просто смутные воспоминания, немного его огорчавшие. Так, мелочь, которая больше не принималась в расчет.

К тому же Муми-папа уже и думать стал как-то совсем по-другому. Все реже и реже размышлял он обо всем, что происходило с ним в его веселой, беззаботной жизни, и так же редко задумывался о том, что принесут ему все грядущие дни.

Мысли его скользили, как лодка по волнам, в них не было ни воспоминаний, ни мечты, ни полета фантазии. Так катятся по морю серые волны, даже и не стремясь докатиться до горизонта.

Муми-папа уже не пытался заговорить с хатифнаттами. Он так же, как они, пристально вглядывался в морскую даль, и глаза его, подобно глазам хатифнаттов, постоянно меняли свой цвет, окрашиваясь в цвет неба. И когда на пути у них возникали новые острова, он не шевелился, и только хвост его немного подергивался.

«Интересно, – подумал как-то раз папа, когда они, попав в мертвую зыбь, весь день перекатывались с волны на волну, – интересно, не становлюсь ли я хатифнаттом?»

День выдался очень жаркий, а к вечеру над морем заклубился туман, необычайно странный густой оранжевой туман. Муми-папе почудилось в нем что-то зловещее, туман казался живым существом.

За бортом ныряли и фыркали морские змеи, они резвились немного поодаль, и Муми-папа видел их лишь мельком: круглая темная голова, испуганные глаза, обращенные в сторону хатифнаттов, – а затем удар хвоста и паническое бегство обратно в туман.

«Они тоже боятся, как и пауки, – подумал папа. – Все боятся хатифнаттов…»

Прокатился отдаленный раскат грома, и снова наступила тишина. Папе раньше казалось, что гроза – это необыкновенно захватывающее зрелище. Теперь же ему ничего не казалось. Он был абсолютно свободен, но все ему стало безразлично.

В это время из тумана выплыла лодка с многочисленной компанией на борту. Папа вскочил на ноги. На мгновение он снова стал самим собой, он размахивал шляпой, жестикулировал и кричал. Белая лодка под белыми парусами. И те, кто сидел в ней, тоже были белыми…

– А-а, это вы, – сказал папа. Увидев, что и в этой лодке плывут хатифнатты, он перестал размахивать шляпой и уселся на место.

Пассажиры обеих лодок продолжали свой путь, не обращая друг на друга ни малейшего внимания.

И тут, словно призраки, одна за другой из тумана стали появляться лодки, все они плыли в одном направлении, и во всех сидели хатифнатты. Иногда всемером, иногда впятером или вдевятером, изредка попадались лодки с одним хатифнаттом, но в любом случае это было нечетное число.

Туман рассеивался, растворялся в темноте, приобретавшей все тот же оранжевый оттенок. Все море заполнилось лодками. Они держали курс на невысокий остров, на котором не было ни скал, ни деревьев.

Снова загремел гром, скрывавшийся где-то в черной громаде, что все выше и выше поднималась над горизонтом.

Лодки одна за другой приставали к берегу, паруса на них убирались. Этот отдаленный и пустынный берег кишмя кишел хатифнаттами, которые уже вытащили на берег свои суденышки и теперь раскланивались друг перед другом.

Повсюду, насколько хватало глаз, торжественно расхаживали белые существа и кланялись друг другу. Они издавали тихие шелестящие звуки, и лапы их находились в непрерывном движении. И что-то нашептывала росшая вокруг трава…

Муми-папа стоял чуть поодаль – он прилагал отчаянные усилия, пытаясь найти в этой толпе трех своих попутчиков. Для него это было чрезвычайно важно. Ведь они были единственными, кого он знал. Знал, конечно, очень плохо, но все же.

Но они растворились в этом скопище хатифнаттов, папа не видел между ними никакой разницы, и его охватил тот же ужас, что и на паучьем острове. Надвинув на глаза шляпу, папа попытался придать себе независимый и непринужденный вид.

Шляпа для него являлась единственной надежной и реальной вещью на этом странном острове, где все было белым, шелестящим и зыбким.

Муми-папа уже не очень-то полагался на себя самого, но в шляпу он верил: это была весьма положительная и вполне реальная черная шляпа, внутри которой Муми-мама написала «М. П. от его М. М.», чтобы ее нельзя было спутать ни с одной шляпой на свете.

Когда последняя лодка причалила к берегу, шелестящие звуки стихли, и хатифнатты, все как один, обратили к папе свои оранжевые глаза и двинулись в его сторону.

«Сейчас начнут драться», – сразу оживившись, подумал папа. В этот момент ему очень хотелось подраться, не важно с кем, лишь бы драться, драться и кричать, нисколько не сомневаясь, что все кругом неправы и их нужно поколотить.

Но хатифнатты были столь же не расположены к дракам, как и к спорам, недобрым мыслям или вообще к каким-либо мыслям.