Книга Глиняный колосс - Станислав Смакотин

— Шавгулидзе? — вновь улыбается. Кажется, на моей памяти тот впервые произносит эту славную фамилию, не споткнувшись.

— Именно… — отвечаю я его же интонацией, улыбаясь в ответ.

— Так и поступим, господин всезнающий поручик. И откуда только вы… — усмехается в усы. — Ладно, я ведь дал слово командующему. Ну, что ж, будем заниматься, пока не соблюдем эту норму… Вашего знакомого. — Генерал с лицом пофигиста хитро мне подмигивает, разворачиваясь к строю: — Слушай меня внимательно!..

Чего стоит разнос, устроенный Линевичем вечером нам с Мищенко за угробленный паровоз? С топотом, криками и обещаниями разогнать наш с генералом дуэт ко всем чертям? Разве полученного мною недельного жалованья поручика да так называемых «подъемных» за службу в штабе… В размере ста пятидесяти рублей золотом. Да еще одного приятного события, заключающегося в весточке из… Эх, если бы из моего времени! Но — и эта крайне радует!

Подходя к своему купе в мрачнейшем настроении несколько корявой походкой человека, проехавшего на лошади явно больше положенной дилетанту нормы, я слышу оклик:

— Господин поручик Смирнов? Ваше благородие, вы — он?

— Да? — недовольно оборачиваюсь, внутренне удивляясь столь необычному обращению. — Он — самый что ни на есть я!..

Кого еще принесло? Спать хочу!

— Вам письмо, ваше благородие… — Из темноты угла вагона робко возникает унтер-офицерский погон. Вслед за которым является и его обладатель — интеллигентного вида паренек в пенсне, с гигантской сумой через плечо.

— Вот как?.. Мне? — с любопытством разглядываю я большущий конверт в руках солдатика, стараясь скрыть волнение.

Интересно, адмирал Рожественский чего теплого написал? Мол, скучаю и все такое? В голове немедленно формируются читаемые при ночной лампадке строчки: «…И дорогой Вы мой человече, Вячеслав Викторович! С глубочайшим прискорбием сообщаю Вам, что душа моя адмиральская полна тревог и волнений, ибо не совладать нам с поганым японцем без Вас — откровенно никак!.. Посему жду, надеюсь и верю…» Тьфу ты! Ага, дождешься от него… Тогда чье же, интересно?

— От кого? — безмятежно дублирую я вслух свои мысли.

— От кого?.. — Тот переворачивает конверт. Вглядевшись в надпись и вдохнув побольше воздуха, громко начинает: — От Елены Алекс…

Мгновение — и конверт уже в моей руке. Другая же надежно зажимает рот выпучившему глаза бедняге.

Никто не слышал, нет? Вместе с насмерть перепуганным солдатиком я перемещаюсь в темный угол, где тот меня и дожидался. Оглядываюсь по сторонам — вроде поблизости никого…

Отпустив наконец несчастную жертву, подношу указательный палец к губам:

— Угу?..

Два испуганных глаза молча перемещаются вверх-вниз.

Порывшись в кармане, отыскиваю монету покрупней, с силой впихивая в холодеющую ладонь. Да держи ты, господи… Ни при чем ты здесь! Так, жертва случайных обстоятельств… После чего молча выпроваживаю потерявшего дар речи горе-почтальона к выходу.

Две минуты спустя, при тусклом свете светильника, волнуясь как подросток, я наслаждаюсь ровным каллиграфическим почерком и изящнейшим стилем изложения. Это вам не писулька в социальной сети типа: «Привки, как сам?.. Мм… а я тут пиваса надыбала…» Дойдя до последней строчки: «…И храни Вас Господь, Вячеслав Викторович!» — перечитываю еще на раз, лишь после дотягиваясь до выключателя.

Когда через пару дней моя походка приобрела наконец привычные черты, а желание освоить верховую езду оформилось в навязчивую идею, я бодро отправился на штабную конюшню. Где после тщательного осмотра копытных, изображая умный вид и хмуря лоб, выбрал себе спокойную с виду кобылицу в дальнем стойле. Носящую нехарактерное для русской лошади имя Жанна. Впрочем, «выбрал» тут подходит не совсем. Скорее, мне ее банально впарил косящий на один глаз конюх.

— Ваше благородие, ведь клад, не лошадь, ей-богу… — любовно похлопывая «клад» пегой масти по шее, таинственно улыбался мне солдат. — С тех пор, как их высокоблагородие полковник Малиновский в тыл убыли по хвори, так и стоит себе без ездока… Не пожалеете! Жанночка! — нежно потрепал он ее по холке.

— Да? — с опаской приблизился я к сокровищу. Которое, надо сказать, без особой любви взирало на нового обладателя. — Прям клад? Смирная?

— Точно так! — Рябой почему-то отвел нормальный глаз в сторону. Отчего его другой, косящий глаз, наоборот, уперся в меня. — Смирней не бывает…

— Ну, запиши на поручика Смирнова, раз такое сокровище… — в последний раз с сомнением взглянув на пятнистую кобылу, принял я наконец решение. — Оседлаешь завтра с утра.

Уже по дороге обратно в штаб, обернувшись к угрюмо вышагивающему мне след в след Терминатору, я трансформировал свои опасения в вопрос:

— Григорий, э-э-э… Ты знал полковника Малиновского? Что при штабе служил?

Привычно хмурое лицо казака, как обычно, высокими эмоциями не расцвечено. Но при упоминании данной фамилии почему-то ожило на одно мгновение. Утвердительный кивок в ответ.

— И?.. Чего он в тыл-то убыл?

— С лошади они свалились, ваше благородие. Расшиблись, — угрюмо посмотрел казак под ноги. — Пьяный, сказывают, были, а конь-то с норовом под ними… Вот и сбросил!

У меня вдруг почему-то очень начали чесаться руки. Так сильно, что я с трудом перебарывал желание вернуться обратно в конюшню. Глядишь, окулистом поработаю, зрение кой-кому вправлю… Косоглазное. Только не конь то был, нет, Григорий. Ошибся ты малость… Кобыла Жанна!

Из окон штабного вагона русская армия кажется мне на удивление боеспособной и подтянутой: во множестве снующие туда-сюда офицеры, посыльные с депешами, то и дело вытягивающиеся по струнке нижние чины… Порядок и отличная организация — вот что может броситься в глаза человеку, не знающему истинного положения дел. Ну а в варианте с генералитетом — вовсе не желающему об этом знать… Охота кому-то вникать разве, как обстоят дела на самом деле? Что отдавший тебе сейчас честь солдатик, как только ты отвернулся, тихонько процедит сквозь зубы: «Офицерская сволочь!..» — потому что такой же, как и ты, поручик его взвода, устав от бесконечных поражений, месяц как пьет запоем в убогой китайской фанзе…

Или ошалелый от бессонницы и дороги к штабу полковник с передовой, едва держащийся на ногах после суточного путешествия в седле. А генералу Куропаткину, от решений которого зависит судьба чего там какого-то полка — всей Первой Маньчжурской армии, — не до того: у генерала совещание! Он и позабыл давно, что лично второго дня вызывал офицера. И топчется такой вот несчастный запыленный полковник у поезда, сплевывая сквозь зубы и костеря про себя штабных крыс на чем свет стоит…

Стоит же только преодолеть с полверсты, покинув штабной радиус, как в глаза сразу бросается вся нищета и трагичность простого русского солдата. Хмурые, мятые лица в потрепанных шинелях, обувь на ногах, зачастую представляющая собой жалкие обмотки и едва ли не лапти… Больше же всего меня удивляет количество пожилых людей в солдатской форме. Что, в огромной России регулярной армии не нашлось? Зачем тянуть такое количество резервистов со всей страны? Не было ведь в помине трагедии Великой Отечественной, когда эта самая регулярная армия просто перестала существовать в принципе. Зачем, спрашивается, держать боеспособные дивизии в Европе, когда они как кровь из носу нужны тут, в Маньчжурии? Нет ответа… Можно лишь, недоуменно пожав плечами, как всегда, сказать про дороги. Да про вторую, самую главную, беду… Да и откуда моральному духу взяться? Агитпроп бы какой им, что ли…