Книга Подонок - Гера Фотич

…Я искоса посмотрел на Марго. Искренне хотелось верить, что это была не ее рука.

Глава 8. Обед

Наступило время обеда, и я почувствовал, как стал побаливать живот — явный признак необходимости подкрепиться.

— Как на счет перекусить? — спросил я Марго.

— С удовольствием! — ответила она, удивительно искренне.

Марго понравилось путешествовать на большой автомашине, пусть даже с чувствительными сквозняками. Судя по всему, создаваемый грузовиком громкий рык и шараханье в стороны легковушек рождали в ее душе ощущение независимости и свободы, к которой она тоже стремилась.

Я свернул направо по направлению Конюшенной площади. Выбрав на кругу незаметный уголок, припарковал машину. Мы зашли в ближайший ресторан, где не было народу. Сегодня я мог себе это позволить. Столик для некурящих оказался у окна. Рядом с ним стояла металлическая вешалка, и мы повесили на нее свою верхнюю одежду.

Теперь при ярком свете я мог хорошо рассмотреть платье Марго. Оно было без воланов, и всяческих изысков. Словно ее тело окрутили материей и прострочили по фигуре. Небольшой вырез и две косые строчки на груди придавали ее фигуре скромную непорочность. Белые тонкие кисти рук притягивали своей оголенностью и желанием погладить.

Она заметила мой пристальный взгляд, и это ее немного смутило.

— Платье мне мама сшила перед отъездом, я иногда сильно по ней скучаю, — сказала она, — мне хотелось во время крещения быть в нем.

Я промолчал. Улыбнувшись, подумал, что это символично — под дорогой импортной норковой шубой скрывается простенькое домашнее платьице, созданное мамиными руками, и неизвестно, что согревает больше эту очаровательную девушку. Она мне нравилась все больше. Мне казалось, что я успел до того, пока ее совсем не поглотили пошлость и мещанство городской суеты, скрывающиеся под историческим великолепием и гламурной напыщенностью культурной столицы.

Наши задницы, натертые жесткими сиденьями грузовика, благодарно опустились в мягкие кресла. Марго стала изучать меню.

Я огляделся по сторонам и среди всеобщего людского гомона услышал неприятные знакомые звуки, идущие сверху. Это был плоский телевизор, подвешенный к потолку напротив столика слева от нас.

Вот уже несколько лет я практически не смотрю телевизор.

Ведущие программ, которых якобы отбирают по конкурсу, читают по бумажке, путаясь в словах. Наверно, они даже предварительно не просматривают текст. Считают, что я и так сожру!

Большинство популярных особ существуют на телевидении не для зрителя, а для себя. Все, что он творит и говорит, — это чтобы зафиксироваться в ящике. Ему совершенно наплевать, как его воспринимают. Он просто там живет, купаясь в лучах собственной известности. Когда Ника Стрижак начинает, волнуясь, махать руками и как обычно, перебивать собеседника, не давая тому закончить речь, я вообще не могу понять, о чем она говорит. Кто ее туда протащил? Как она попала на телевидение со своим «дефектом фикции»?

В замечательном фильме «Карнавал» с Ириной Муравьевой в главной роли героиня, чтобы только поступить в театральный ВУЗ, целый год носила во рту орехи и училась правильно говорить, дабы избавиться от акцента. Слабо? Телевидение — это тоже искусство. Думаю, оно концентрирует в себе передаваемые зрителям эмоциональные состояния, которыми надо уметь управлять, а не выпячивать свое «Я» на весь экран.

Роман — надо прочитать. На это требуется много времени. Гораздо меньше требуется чтобы получить удовольствие от короткого стишка. Еще быстрее можно поразиться гениальностью картины — только взглянуть на нее.

Мне кажется, что каждый вид искусства содержит в себе определенную концентрацию эмоций — наших фантазий. Слушая музыку или глядя на пейзаж, я не задумываюсь о нотной грамоте или названии красок. Меня будоражит именно их сочетание, которое навевает воспоминания или несет вперед к мысленному воплощению каких-либо новых образов.

Телевизор постоянно лжет и обрушивает на меня горы грязи. Я не могу с ним фантазировать! Он дает конкретный образ, как звуковой, так и зрительный. Мне остается одно — предположить, как там пахнут цветы и сигары главных героев. Но скоро и это будет учтено — моя фантазия не понадобится вовсе! Все продумано за меня. Я чувствовал, что от ящика тупею! Он не тренировал мои мозги, не заставлял их работать.

Вы скажете, как же нет эмоций? Вот на экране нарисовался труп, и я переживаю — это эмоции? Возможно. Но те, которые заложил режиссер! Он сказал: здесь надо плакать, и я плачу, там смеяться, и я гогочу. Недаром во многих программах за экраном подсказкой звучит чей-то идиотский хохот или аплодисменты. Я сам разучился думать? Я тупой?

Телевидение препятствует движению вглубь моих собственных переживаний. Он тупо раскачивает мне психику зрительных образов! Проще говоря, зомбирует! Заставляет делать то, что надо ему!

Мне хочется получать эмоциональный заряд и, отойдя от телевизора, думать не кто, кого убьет в следующей серии, а зачем автор это нам показывает. Что он хочет этим сказать? И в большинстве случаев я чувствую одно — автор хочет денег. Да, ведь телевидение делают люди!

…Я попросил проходящего мимо официанта выключить телевизор, чтобы мы могли спокойно поесть. Он скривил мину:

— Скажите тому, кто вас обслуживает, — коротко произнес он на бегу и ускользнул с деловым видом.

Мне это сразу не понравилось. Недоброе предчувствие засосало под ложечкой. Но уходить было лень. Я представил, как мы с Марго поднимаемся с мягких кресел, одеваем свою еще не успевшую освободиться от уличного мороза одежду. Идем искать новый ресторан, общаемся с метрдотелем по поводу наличия свободных мест. Возможно, там будет еще хуже…

В этот момент подошел другой официант и, улыбнувшись, предложил сделать заказ. Был он какой-то вихлявый, точно на шарнирах. В узком черном фраке. Голова, руки и ноги неустанно вращались с разных сторон его тела. Казалось, что дай ему волю, и он тот час пустится приплясывать по залу, и только черный фрак пытался удерживать его в строгих рамках. Он наклонялся к Марго в приветственном поклоне, в то же время протягивал мне правой рукой меню, а левой поправлял образовавшуюся на скатерти складочку.

Лицо его было продолговатым, с черным украинским чубом, который он, периодически встряхивая головой, закидывал наверх. Чем-то он напоминал мне Хлестакова из «Ревизора». Угодливого проныру, знакомого по школе. Сходство усиливал фартук с изображением молодца в красных шароварах и подпоясанной рубахе, спешащего с подносом в руках. Посреди фартука был пришит большой накладной карман, из которого торчал блокнот и карандаш.

Для начала я попросил выключить телевизор и он, сделав недоуменное лицо, улыбнулся. Сходил за пультом, и убрал звук. В его руках появился модный айфон. Продолжая сервировать столик, он не переставал нахваливать кому-то завезенные из «Метрополя» свежие, ароматные, приготовленные на деревенском масле, пирожные.