Книга No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

Естественно, я радовалась тому, что Боб вернулся домой; без него я чувствовала себя одиноко и не находила места. Тогда нельзя было, как сейчас, просто снять трубку и позвонить, приходилось стоять у калитки и ждать почтальона (хотя с тремя детьми на шее не очень-то постоишь). Тем не менее, когда я не крутилась как белка в колесе, я снова и снова задавала себе тот же вопрос: «И это все, на что я способна? Это все, что будет у меня в жизни? Какое будущее я уготовила себе и своим детям?»

Как только Боб вернулся, «The Wailers» сразу же отправились в студию Коксона — записываться. Я тогда не пела на бэк-вокале для них, поэтому никаких доходов мне их запись не приносила, одно только беспокойство. Боб тоже не зарабатывал ничего, хотя и трудился активно над проектом, на который очень рассчитывал. Мы получали мизерные чеки от «JAD» и умудрились даже скопить на маленький подержанный автомобиль, но с музыкой ничего не выходило. Наши пластинки не крутили ни в Штатах, ни на Ямайке. И разумеется, мы снова жили у тетушки. Это вызывало у меня стойкое ощущение, что я навсегда останусь маленькой и зависимой. Мои детки теперь пользовались табуреточкой, которую папа сделал для меня.

В довершение всего я забеременела. В тот день, когда я это обнаружила, я пошла в угол двора, где в малолетстве успокаивалась после тетушкиных шлепков, и села на свою табуреточку. Я впитывала последние спокойные мгновения и пыталась сообразить, что делать дальше. Жизнь лежала передо мной в руинах. Я не представляла, как моя беременность повлияет на наше будущее. Как истинная растафарианка, я не пользовалась контрацептивами и не признавала абортов — мы считаем, что они нацелены на истребление черной расы.

Я тянула как можно дольше, прежде чем сообщить остальным о своем положении. Про себя я думала, что жду затем, чтобы окончательно убедиться, но это был самообман. Тетушкина реакция была предсказуема. Она встала, руки в боки и воздев очи горе, и запричитала:

— Боже, опять?! Только не еще один ребенок! Я знала, что это случится, но нельзя же продолжать в таком духе бесконечно, ты должна сказать «стоп», должна найти место, где смогут жить все твои дети! Здесь больше нет места! Это безумие! И откуда ты возьмешь деньги? Что ты делаешь со своей жизнью? Куда ты денешь такое количество детей — все и так теснятся в одной комнатушке. Дети не могут так жить, каждый должен расти в своей комнате. Нельзя их набивать в одну комнату, как сельдей в бочку!

Я знала, что все тетушкины слова — правда, и ее монолог действительно меня пронял. Впервые я поняла, насколько непосильным бременем является для нее наша ситуация, наша полная зависимость. Боб отнесся к сообщению с большим сочувствием, но его голова была занята карьерой. В тот вечер мы все обсудили, и я спросила, нельзя ли мне позвонить его матери и поехать на время в Штаты, пока он разбирается с трудностями с «JAD». А потом, может быть, и он приехал бы вслед за мной.

Он согласился, что позвонить стоит, и я решила, что даже если я не поеду в Америку, то все равно куда-нибудь уеду. Мне надо было убраться подальше с тетушкиных глаз. Я не хотела, чтобы она снова видела, как растет мой живот. На самом деле мы с Бобом постоянно искали жилье, но нас отфутболивали раз за разом — из-за детей. Так что, чем дольше я думала, тем больше Делавэр казался мне хорошим выходом. Я пообещала Бобу, что устроюсь там на работу.

— Не знаю, на какую, но я что-нибудь найду, — сказала я. — Пойду медсестрой или домработницей, кем придется, а ты оставайся, и я буду посылать вам с детьми деньги, сколько смогу.

Я связалась с матушкой Букер, и та сказала: да, можно приехать и жить у нее, пока Боб не приедет тоже (этот план ей очень понравился). Я объяснила ей, что собираюсь устроиться работать медсестрой. Не хотелось оставлять Шэрон и Седеллу, но они обе уже ходили в школу. К тому же не имело смысла приезжать сразу со всей оравой, поэтому я взяла только Зигги, а тетушка согласилась позаботиться о девочках. Покидать их было тяжело, но в Делавэре не было для них места. В особенно плохие дни мне казалось, что для нас нигде нет места.

Когда я приехала в Уилмингтон, стояла зима. Я сразу нашла место в госпитале в качестве помощницы медсестры, но такая низкооплачиваемая работа не покрывала моих расходов — я должна была платить Букерам за постой, матушка брала с меня деньги за то, что сидела с Зигги, да еще я пыталась отложить хоть сколько-то и послать Бобу и тетушке. Каждый день я мечтала о том, чтобы Боб поскорее развязался с делами и приехал, потому что без него жизнь была мне не мила.

Муж матушки, Эдди Букер, был славным человеком, и очень внимательным к своей Сидди — я с удовольствием наблюдала за их нежным отношением друг к другу. Он был ее намного старше, и когда она звала его — «Эдди!», — он всегда улыбался. Мы произвели на него впечатление в период сотрудничества с Джонни Нэшем, когда Эдди узнал, что мы действительно работаем с американцами. Ему это представлялось большим достижением, он говорил с гордостью: «Они подписали контракт с этим американцем из Нью-Йорка!» или «Сын Сидди певец, и его жена певица!» И он действительно принял то, что Боб делал в музыке. Эдди даже отремонтировал подвал, чтобы мы могли там уединяться, — он знал, что мы курим, а Букеры не любили дым в квартире.

Когда я жила там одна с Зигги, Эдди каждый вечер брал нас покататься, что меня немало впечатлило и тронуло. Перл, старшей сестре, была тогда около тринадцати, а Ричард и Энтони были помладше на несколько лет. Каждый вечер Эдди отхлебывал кока-колы, закуривал сигарету и говорил:

— Ну что, Сидди, куда поедем сегодня?

Мы всегда ездили далеко, пару часов в одну сторону, и на обратном пути детей уже клонило в сон. Меня эти поездки успокаивали и приносили мне большое удовольствие. Я радовалась тому, что Зигги играет со старшими ребятами и ему нравятся эти настоящие семейные прогулки. Еще в Уилмингтоне жила двоюродная сестра Боба, Дотти, с которой я познакомилась в Сент-Энн, она тоже относилась ко мне очень хорошо.

Но вскоре параллельно с работой в качестве медсестры мне пришлось наниматься домработницей. Я перепробовала несколько мест и наконец устроилась нянеч кой-домработницей у очень пожилой женщины. Состоятельные дети бросили ее одну. Может быть, они больше не могли ее терпеть, а может быть, она сама предпочитала одиночество, но выглядела она очень несчастной. Зато у нее был особняк, где мы и жили — вдвоем, она и я.

Работать на миссис Каррингтон было непросто, и даже страшновато. Несмотря на преклонный возраст, она умела нагнать страху. Да и район, где жили сплошь богатые белые люди, был не для робких. Я чувствовала себя очень неловко в роли прислуги. Если я иногда куда-нибудь звонила, то потом мне приходилось выслушивать упреки миссис Каррингтон, когда она просматривала телефонные счета: «Так, а это чей звонок? Чертова прислуга!» Старуха разглядывала свое серебро в лупу, чтобы убедиться, что я все как следует почистила, да еще и пересчитывала — не украла ли я чего.

После утреннего кофе с тостом или иногда яичницы миссис Каррингтон не притрагивалась к еде до двух-трех часов дня, когда выбирала меню для ужина. Она считала абсолютно все — каждый ломтик хлеба (можно было взять только один), каждое яйцо. Все продукты она отмеряла ложкой и никогда мерной чашкой. На нас двоих полагалось от двух до пяти ложек какого-нибудь блюда или один кусочек баранины и одна картофелина — на двоих, и это за целый день! Поэтому часто по ночам, уложив ее спать, я пробиралась на кухню и таскала еду — яйцо или кусок мяса, картошку или даже хлеб. Потому что мне всегда хотелось есть — и не только из-за беременности, хотя и это тоже влияло. Сейчас, вспоминая тот период, я думаю — ну и жизнь у меня там была…