Книга Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

– Ах, Тонио, и ты еще говоришь, что ты не ревнивый? Дурачок!

– Но скажи мне, где вся мебель?

– Глупый, ты что, не видел у входа огромные ведра с краской? Завтра должны прийти маляры, я хотела сделать тебе сюрприз, а ты так меня напугал…

Я еще не оправилась от страха, я плакала, искала свои кольца, браслет… Тонио взял матрас и уснул прямо на полу одетый, сжимая в руках мою лодыжку – так он утешал меня и демонстрировал свою любовь.

Позже он так красиво сказал о моих слезах, об этой ночи, о моем браслете, о сломанных в корзине часиках, что я оплакивала не потерянный браслет, а смерть, которая лишит меня всех этих мелочей, меня, «дорогую маленькую смертную девочку».

10 Жена летчика

Я потеряла сон. Страх перед ночными полетами дважды в неделю не давал мне покоя. Когда Тонио проводил рядом со мной несколько дней подряд между двумя вылетами, я была к нему внимательна, старалась ему угодить. Он не такой, как все, уверяла я себя. Дитя, ангел, упавший с небес… Я не могла, как другие женщины, прогуливаться, выходить в свет, участвовать в праздниках… Меня интересовали только полеты. В них сосредоточилось все мое отчаяние.

Случалось, он уезжал около трех часов дня. Если все пойдет хорошо, он сделает три промежуточные посадки – Сиснерос, Порт-Этьенн, Кап-Джуби. Я просила радиста держать меня в курсе перемещений мужа. Другие пилоты запрашивали сведения. Он должен был вести их по небу. А тут постоянно названивает эта мадам Сент-Экс: «Мой муж уже приземлился на первой посадке? Да или нет, мне ничего больше не нужно».

Приходилось выжидать целый час, чтобы осмелиться снова задать тот же вопрос. «Вы слишком беспокоитесь, мадам. Сходите искупайтесь, сегодня хорошая погода. Я слежу за полетом вашего мужа. Жены других летчиков так не тревожатся».

На следующий день я снова начинала звонить. «Ваш муж добрался хорошо» или «У вашего мужа авария. Пытаемся починить». И это все. Я в лепешку расшиблась, чтобы поселиться рядом с радистом, и если я не звонила, то заглядывала к нему в комнату, с улыбкой просовывая голову и маша платочком сидевшим там пилотам. Они начинали нервничать: не любили, когда женщины приходят в контору, но я – другое дело, я их соседка. Я приглашала их к себе. У меня всегда была холодная вода, анчоусы из Парижа, жареный миндаль, и я обещала им, что мои самые красивые подруги из Касабланки присоединятся к нам на аперитив. Мне всегда удавалось заманить одного или двух пилотов. Я угощала их по-царски, они были моими ангелами, моими вестниками. Они приходили, уходили и наконец, не дожидаясь моих вопросов, сообщали: «Не беспокойтесь, ваш муж пропустил промежуточную посадку. Из-за ветра, тумана его снесло в глубь пустыни или к морю. Он рассчитывает скоро оказаться в Сиснеросе». И опять долгие часы ожидания. Летчики уходили от меня, обильно смочив глотки перно. «Ну, мадам де Сент-Экс, заходите в арабский ресторан… до скорого».

Ночью я узнавала, долетел ли он до Сиснероса. Иногда они ничего не говорили, просто были предупредительны и радушны. Летчики стали моими братьями.

«Ну же, мадам де Сент-Экс, не переживайте так. Сегодня вечером мы устроим царское угощение».

Господи, это было совсем не забавно, бары, женщины, запах табака и праздности, который источали все эти заведения. Если в полночь меня не отвозили домой, я понимала, что мой ангел в опасности. Однажды милейший добряк Герреро «отвез меня на природу». Остальные летчики предпочли улечься спать. «Поехать на природу» на нашем языке означало отправиться посмотреть радиограмму.

Ах, жены летчиков! Нам ничуть не легче, чем нашим мужьям. Они жалеют и любят нас. Им нужно было победить ночь, успеть на промежуточную посадку, потому что мы их ждали. Все остальное – усталость, долгие часы борьбы с непредсказуемой погодой, туман, идиотские приказы начальников из Парижа слить несколько литров бензина, чтобы облегчить работу двигателя, – ничто не имело значения. «Если бы мы могли приземлиться на четверть часа позже, мы были бы спасены», – написал один из пилотов, перед тем как рухнуть в море и утонуть. Но приходилось подчиняться приказам с земли. Они садились в машины, как роботы, которые отправляются на войну. На войну с ночью.

Возвращались они без громких слов. Ни о чем не говорили, просто продолжали жить. Через пять дней – новый полет. А сейчас – поедим и выпьем. Но Тонио в отличие от остальных хотел читать, писать. Так что мне приходилось становиться тише воды, ниже травы и сидеть молча. Я рисовала, но эти рисунки были ни на что не похожи. Если его это раздражало, я садилась вышивать. И на диване громоздились горы вышитых подушек. Ему нравилось, чтобы я оставалась с ним в комнате, когда он писал, и если ему не хватало идей, он просил меня послушать, читал мне по два-три раза только что написанные страницы и ждал моего приговора…

– Ну, о чем ты думаешь? Тебе это ничего не напоминает? Не интересно? Я их порву. Полный идиотизм, тут нет ни единой мысли!

И я выдумывала бог знает что, рылась в запасниках своих историй и часами рассуждала о странице, которую он только что сочинил.

Испытание заканчивается, и он – вновь счастливый – смотрит на меня:

– Я хочу спать, пойдем в постель…

Или решает:

– Я хочу пройтись. Надень удобные туфли, пойдем на берег моря. Поедим устриц. Побренчим на механическом пианино в каком-нибудь прибрежном кабачке, например в «Синей птице»!

Этот кабачок пользовался неважной репутацией, но был единственным приятным местом, не чопорным, куда мы приходили как к себе домой, вставляли монетку в пианино и – вперед, музыка… Здесь подавали еду и напитки и ни разу нас не обслуживала одна и та же официантка. Та, что была свободна, знала летчиков, приходивших со своими «дамами», другие проводили время с моряками. «Синяя птица» стала местом светских встреч в Касабланке, если можно так выразиться. Там едва ли набралось бы двадцать пар, которые умели читать и грамотно писать, крещеных и обвенчанных… Было две или три семьи нашего круга. Несмотря на то что они занимались бизнесом, нам все же удавалось найти общие темы для беседы. Нам было хорошо вместе.

* * *

Когда Тонио улетал на своем почтовом, меня впору было отправлять в больницу, так изматывала меня бессонница. И снова я начинала свои пляски вокруг радистов… те же пируэты… те же страхи…

Однажды я услышала разговор двух пилотов: «Я только что от радистов. Все кончено. Антуан разбился… Только что послали другой самолет искать его тело и почту, если ее еще можно спасти».

У меня зазвенело в ушах. Как в Севилье во время Пасхальной недели, я перекрестилась и, словно обезумевшая газель, помчалась к радистам. Я задыхалась в чудовищной полуденной жаре. Я пробежала через весь город, вместо того чтобы взять такси. Ноги сами несли меня, я не могла ни о чем думать. На пороге конторы я столкнулась с громко рыдающей женщиной, это была моя подруга – мадам Антуан. То есть разбился летчик Жак Антуан, а не мой муж Антуан де Сент-Экзюпери. Я смеялась как сумасшедшая: «Ах, мадам Антуан, какая я глупая, так это ваш муж разбился…» И я все смеялась и смеялась. Пришел доктор, и мы обе проспали с ней сутки под действием морфия…