Книга История русской балерины - Анастасия Волочкова

Я сидела в гримерке и решала, к кому из ребят обратиться, когда раздался звонок:

– Анастасия? Это из балетной канцелярии.

– Как раз собиралась вам звонить по поводу партнера, – обрадовалась я.

– Можете не беспокоиться, – ледяным тоном перебили меня, – спектакль вы не танцуете.

Я замерла, сжимая в руках телефонную трубку. Объяснений не последовало.

Позже выяснилось, что все это время параллельно со мной к спектаклю готовилась другая пара. Все было продумано и решено администрацией театра, возглавляемой генеральным директором Иксановым, заранее.

О том, что случилось с Женей Иванченко, я узнала благодаря анонимному звонку.

– Настя, вы меня не знаете, – сказал незнакомец. – Женя Иванченко просит передать, чтобы вы не обижались. На него напали в подъезде, пригрозили, что если будет танцевать с вами в «Лебедином озере» – ему не поздоровится. И вообще запретили приближаться к вам.

Я не успела даже спросить: «Как Женя?» – трубку бросили. Мне стало очень страшно. Я поняла, что некогда любимый мною человек не простил меня, и следующий удар будет нанесен в самое больное, самое главное для меня – мое искусство.

Уже с первых дней сентября директор балетной труппы Геннадий Янин всячески пытался подсунуть мне на подпись какие-то бумаги, которые он называл контрактом. При этом он прекрасно знал цену этому документу. Вот уж действительно надо было думать все лето, чтобы составить для меня такую пустышку. Во-первых, в ней не было гарантировано ни одного спектакля; во-вторых, действие этого «документа» ограничивалось четырьмя месяцами (только до нового, 2004 года). Спустя этот срок руководителем балета вместо Акимова должен был стать Алексей Ратманский. Подписывать такой контракт было равносильно смертному приговору. Я чувствовала, что от меня хотят избавиться. В контракте даже не было пункта, гарантирующего предоставление спектаклей на указанный срок. Мне не дадут танцевать, а потом придет Ратманский и вынесет вердикт: «Вы нам не нужны. Уборщица тетя Таня нужна, а вы нет». И я отказалась подписывать контракт «на выход».

– Не хотите – как хотите, – сказали в канцелярии и вырвали контракт из моих рук.

– Мне необходимо поговорить с директором…

– Господин Иксанов не хочет с вами встречаться, – с видимым удовольствием ответила бледная сотрудница с вытянутым лицом. – Решать, нужны ли вы театру, будет Ратманский.

– Дайте мне лист бумаги, пожалуйста, я напишу Иксанову письмо.

– У нас нет для вас бумаги, – заявили мне, хотя целая пачка лежала тут же, возле принтера.

Тогда я сама, обнаглев от отчаяния, взяла два листка и, положив их на подоконник, написала: «Прошу предоставить мне контракт на равных со всеми условиях. На звание заслуженной артистки России меня выдвигал директор Большого театра. Странно, что теперь та же дирекция не желает подписывать со мной стандартный контракт».

Пятого сентября 2003 года, в день открытия сезона, я специально пришла в театр, чтобы зрители видели: Волочкова жива и здорова. Везде висели афиши с моим именем, и в кассах продавали билеты под мое участие. Объявление о замене разместили в фойе: извините, мол, сегодня танцует другая балерина.

Многие из зрителей вышли обратно на улицу и сделали самодельные плакаты: «Верните Волочкову на сцену!» Балетоманы – люди мирные, но руководство Большого усмотрело в их действиях некую угрозу и… спешно вызвало милицию.

Я пыталась как-то защитить их, но меня никто не слушал. Когда демонстрантов разогнали, я вошла в театр.

– Настя, – кто-то дернул меня за руку и затащил за колонну.

– Привет…

Я смотрела в глаза своему коллеге по театру и не могла понять его беспокойства.

– Иксанов вчера собрал всех солистов, – зашептал он, оглядываясь, – и потребовал, чтобы мы все подписали письмо, что отказываемся с тобой танцевать.

– Как это?

– Ну, что, мол, с тобой работать невозможно. Только, ради бога, не рассказывай никому, что узнала об этом от меня, а то сожрут.

Впереди у меня еще был афишный спектакль «Раймонда». Я начала репетировать его с Колей Цискаридзе, который взял на себя также и обязанности педагога-репетитора, поскольку мои педагоги (на всякий случай) отказались со мной работать, почувствовав нестабильность моего положения в театре. У нас с Колей все получалось, и мы были очень довольны совместной работой.

Неожиданно, в самый разгар репетиции, меня вызвали к Иксанову. В течение последних семи месяцев я безуспешно пыталась попасть к нему на прием. И вот он вызывает меня сам, причем делает это за три дня до «Раймонды».

В своем кабинете Иксанов предложил мне выбирать: либо пустышку, называемую контрактом, либо приказ об увольнении. Я выбрала увольнение. При этом я надеялась, что по закону смогу в течение двух недель приходить в театр для ежедневных занятий классом, без которых не может существовать артист балета. Но я недооценила восточное коварство этого человека.

– Можно узнать, по какой причине вы меня увольняете? – Хоть я и чувствовала, что так будет, но к удару оказалась все-таки не готова.

– Ваш контракт истек. – Церемониться со мной явно не собирались.

– Насколько я знаю, по закону вы должны были предупредить меня об этом за две недели! – Я попыталась себя отстоять. – Можно мне хотя бы в течение положенных двух недель, пока я не подыщу другое место для репетиций, приходить в театр и заниматься классом, чтобы не выйти из формы?

С явным злорадством Иксанов заявил, что моей ноги уже два с половиной месяца не должно быть в театре, и продемонстрировал мне дату увольнения – оказалось, что уволили меня задним числом, еще тридцатого июня.

Как такое может быть? Ведь мое имя значилось в афише театра и пятого, и девятнадцатого сентября? Стало очевидно, что Иксанов даже не пытается соблюсти закон и приличия, – приказ был состряпан совсем недавно, причем на скорую руку. Помню, что у меня тогда даже голова закружилась и слезы подступили к глазам. Но я подняла голову повыше и сказала как можно спокойнее:

– Не думаю, что наш разговор окончен.

Выйдя из дирекции, я немедленно приняла решение подать в суд на директора Большого театра, чтобы отстоять свою честь и достоинство в глазах зрителей. Обращаясь в суд, я защищала не только свои права – мне было важно создать прецедент, чтобы и другие артисты могли бороться с самоуправством театральных начальников. Я отлично понимала, что все происходящее не является инициативой Иксанова, догадывалась, от кого именно шли телефонные звонки с требованием убрать меня. Однако, подавая в суд именно на директора театра, я считала, что отвечать за решения должен тот человек, который их принимал. То есть директор театра. Причем отвечать публично. Большой театр – это государственный театр, а не частная лавочка, где любой олигарх может указывать директору, как ему поступать, кого уволить, кого принять на работу.