Книга Встречи под звездой надежды - Элина Быстрицкая

— В чем дело?

— Не буду сниматься с Бондарчуком! — сквозь слезы и всхлипы заявила я.

Эрмлер понял меня и в тот съемочный день стал сам моим партнером. Меня снимали крупным планом, а моего «партнера» так, чтобы не была заметна подмена.

Я обиделась на Бондарчука, но все-таки мне пришлось понять простую истину: создавать что-то действительно ценное можно, лишь переступая через обиды и прочие эмоции. Входи в роль и делай то, что должен делать персонаж. Требуется время, чтобы к этому привыкнуть.

Вопреки пессимистическим прогнозам Я. Б. Фрида, Эрмлер успешно закончил наш фильм. После премьеры — естественно, в Москве и Ленинграде — «Неоконченная повесть» начала неторопливое шествие по экранам страны. Копий было мало — за этим не скрывался злой умысел, просто экономили на пленке. Прошло довольно много времени, прежде чем наш фильм добрался до Камчатки, где служил отец. Мама тогда гостила у него. Вдвоем они посмотрели фильм… Он произвел на них большое впечатление: родители с трудом верили, что на экране — я, их дочь. Была зима, Петропавловск-Камчатский заметала свирепая пурга, ночь начиналась рано — темень и круговороты снега. Между домами и вдоль улиц были протянуты канаты, и люди шли, держась за них, чтобы пурга не сбила с ног, не унесла, не замела. Так, каждый вечер мама и папа, держась за эти веревки, ходили в кинотеатр на встречу со своей своенравной дочерью. Они приглашали с собою друзей и очень гордились мной. Как мне хотелось быть в эти часы с ними! Но где Вильнюс, Ленинград, Москва, а где Камчатка…

Папа меня «простил» после арбузовской «Тани». После «Неоконченной повести» он меня признал.

Успех был триумфальным. В одной рецензии я прочитала, что это фильм о духовном мире советской интеллигенции. Боже мой, какова была тогда привычка к штампам, к подготовленным кем-то для нас формулам!

Фильм «Неоконченная повесть» удивительно совпадал с моими собственными настроениями и, как потом оказалось, с настроениями многих людей. Недавно закончилась война с ее кровью, грязью, страданиями. Нашу жизнь наполняло мало светлых красок — боль недавних потерь превращала ее в непрерывную, изнурительную борьбу за выживание. Главной нашей опорой были надежды и… любовь — к родным, близким, к стране. Мы всерьез считали, что, как можно лучше выполняя свой долг, поможем стране встать на ноги после войны. И когда это произойдет, сами станем жить лучше.

Все, кто играл в «Неоконченной повести», считали, что мы делаем фильм о волшебной силе любви — к женщине и к жизни. Меня много снимали крупными планами — Элину Быстрицкую узнала вся страна…

Любопытно, как по-разному оценивали фильм наши и зарубежные кинозрители. Об отношении и оценке советских зрителей я могу судить по нескончаемому потоку писем. Они шли на студию — на мое имя или на имя моей героини, Елизаветы Максимовны Муромцевой. «Дорогая Елизавета Максимовна!» — обращались ко мне, то есть к моей героине тысячи людей. Две главные мысли легко выделялись в тех посланиях: «именно таким должен быть советский врач» и «я сумела показать подлинное величие и духовную красоту простого советского человека». Такой прямолинейный подход меня ничуть не смущал — я и сама думала почти так же.

В год выхода на экраны «Неоконченной повести» под ее влиянием десятки тысяч девушек пошли учиться в медицинские институты. Они стали прекрасными врачами. И одна из них впоследствии даже спасла меня…

По-иному воспринимался фильм на Западе. Он широко демонстрировался во время Недели советского кино во Франции — наши кинодеятели проницательно увидели в нем возможность показать «кинотовар» лицом — этот фильм выпадал из ряда производственно-помпезных лент.

Я тогда не очень понимала такие тонкости и потому с немалым удивлением читала во французской прессе, за что «они» хвалят фильм и мою героиню.

В большой статье в «Информасьон» делался, например, вывод: появился советский фильм, в котором утверждается, что «только работы еще недостаточно для счастья». Его героиня, врач, берет на себя смелость во время заседания районного совета заявить, что заводы отравляют воздух, а директора смеются над этим, ибо «для них важно только выполнение плана. Счастье людей их не интересует».

Я была очень довольна подобной оценкой, ибо свою страстную речь на районном совете произнесла с истинным гневом — я именно так и считала.

С помощью «Неоконченной повести» французская пресса и французы с удивлением открывали для себя мир советских людей, который был известен им пока лишь по пропагандистским плакатам и брошюрам.

«Мы впервые видим героев советского фильма, одетых как городские жители, в пиджаках и галстуках, мы видим, что они слушают радио и, естественно, пользуются телефоном. Впервые мы видим обыкновенную жизнь, где работа, конечно, занимает большое место, но где «дозволено иметь личные чувства, индивидуальность…»

В газете «Либерасьон» отмечалось: «Неоконченная повесть» — это очень хороший фильм, с замечательными красками. Он в замедленном ритме показывает нам лучше, чем любой репортаж, жизнь простых людей советской России. Мы видим Ленинград ночью и днем, его утро, его школьников в белой форме, а вечером мы видим на его улицах студенток в белых платьях. Но «Неоконченная повесть» — это также и очень глубокое психологическое переживание (Так в тексте. — Э.Б.), замечательно исполненное молодой актрисой Быстрицкой».

Фридрих Маркович Эрмлер был тысячу раз прав, стараясь придать нашему фильму общечеловеческое звучание. Наш скромный быт вызывал у зарубежных зрителей неподдельное удивление: «Любопытно видеть, что врач живет в многонаселенной квартире и сама готовит себе обед, прежде чем пойти на работу».

Правда, помню, когда прочла такой вот пассаж: «Элина Быстрицкая — совершенно очаровательная докторша, которая иногда напоминает Джину Лоллобриджиду», то презрительно фыркнула. Меньше всего я хотела бы походить на Джину — эта красивая актриса была не моей героиней.

Честно признаюсь, что после выхода «Неоконченной повести» на экраны я не очень понимала глубинные истоки ее успеха. И лишь позже я пришла к выводу, что это не мы — я, Сергей Бондарчук, другие актеры — обеспечили ей счастливую судьбу. Это полностью заслуга Эрмлера, гениально угадавшего нравственные потребности общества.

После роли Елизаветы Максимовны в «Неоконченной повести» я пребывала в серьезных раздумьях. Что дальше? Было совершенно ясно, что я не должна останавливаться. Нет ничего опаснее, если после удачи актриса слишком долго «купается» в лучах известности.

Поступало много предложений сниматься и играть, но я не торопилась давать согласие. Мне было уже тридцать лет, и я не могла делать ошибочные шаги, тратить время на «проходную» работу. Материально приходилось в это время не очень легко, но я не гналась за гонорарами — хватает на жизнь, и ладно.

Я была настолько увлечена своей профессией, что мечтала сыграть роль актрисы в театре или кино. Присматривалась к известным артисткам, но не находила среди них образца для подражания. Мне казалось, что моя героиня должна быть моей современницей — советской актрисой. В одном из интервью журналу «Советский экран» я даже говорила: «Временами я отчетливо вижу мою заветную героиню. Вот передо мною ее лицо, простое и прекрасное, ее глаза, широко открытые на мир. Она внимательно всматривается в окружающую бурную жизнь, чтобы потом вдохновенно рассказать о ней людям».