Книга Каменная подстилка - Маргарет Этвуд

– А потом он вышиб себе мозги, – говорит Тин. – Что лично я делать не собираюсь.

– Лучше не надо, – соглашается Джорри. – Будет очень неэстетично. Кровавая каша на стенах. Если уж тебе так приспичит, лучше прыгнуть с моста.

– Огромное спасибо, я буду иметь в виду твой совет.

– Всегда пожалуйста.

Так они и общаются – словно персонажи кинокомедий тридцатых годов. Братья Маркс. Хепберн и Трейси. Ник и Нора Чарльз, за вычетом бесконечных мартини, которые Джорри и Тину уже не по силам. Они скользят по поверхностям – ледяным, тонким, блестящим; они избегают глубоких мест. Этот комический дуэт слегка утомляет Тина. Возможно, Джорри он тоже утомляет, но каждый из них выполняет свои обязательства перед другим.

Тин все равно стал «голубеньким» – близнецы считают, что таким образом судьба остроумно подшутила над их матерью, хотя ко времени, когда Тин перестал скрывать свою голубизну, мать уже умерла. Переход границы должен был бы произойти в другом направлении – ведь это Джорри носила одежду не своего пола, – но в конце концов не произошел, поскольку она всегда недолюбливала других женщин.

И неудивительно, если присмотреться к их матери. Матушка Мэв была не только тупа, как мешок молотков, но со временем так и не смогла побороть скорбь по усопшему мужу и запила. Она таскала из копилок детей деньги на опохмел. Еще она приводила домой болванов и бандитов, с целью – как выражался Тин много позже, рассказывая об этом на вечеринках, – вступить с ними в половое сношение. Обхохочешься! Услышав, что открывается передняя дверь, близнецы сбегали через черный ход. Или прятались в погребе, а потом, когда все затихало, прокрадывались наверх, чтобы подглядеть за «сношениями». Если дверь спальни была закрыта, они подслушивали.

Что они обо всем этом думали в детстве? Они не помнят – исходная сцена облеплена, словно слоями обоев, многочисленными бездумными и, возможно, мифологизирующими пересказами. Изначальные очертания уже не видны. (Взаправду ли собака выбежала из дома с огромным черным лифчиком в зубах и зарыла его на заднем дворе? Да и была ли у них собака? Взаправду ли Эдип разгадал загадку сфинкса? Взаправду ли Язон похитил золотое руно? Все это – вопросы одного плана.)

Тина эти якобы смешные семейные байки давно уже не забавляют. Мать умерла рано, и довольно неприятной смертью. Конечно, любая смерть неприятна, оговаривается про себя Тин, но все же в разной степени. Быть выставленной на улицу после закрытия питейного заведения, переходить дорогу в неположенном месте, ничего не видя из-за скорбных вдовьих слез, и попасть под грузовик – чрезвычайно неприятная смерть. Зато быстрая. И еще смерть матери привела к тому, что ко времени поступления в университет Тину и Джорри уже не приходилось общаться с болванами и бандитами. Malum quidem nullum esse sine aliquo bono[18], записал Тин в дневнике, который вел время от времени. Нет худа без добра.

У двух болванов хватило наглости явиться на похороны – это может объяснить болезненную фиксацию Джорри на погребальной теме. Она до сих пор жалеет, что так это и спустила: подумать только, явились к могиле, притворялись печальными, рассказывали близнецам, какой прекрасной, добросердечной женщиной была их мать, каким хорошим другом! «Другом, черта с два! Скажите уж прямо, безотказной давалкой!» – ярилась Джорри. Надо было так им и сказать; надо было устроить сцену. Надавать по мордам.

Тин думает, что, может быть, эти люди в самом деле грустили. Разве можно сказать с уверенностью, что они не испытывали к матушке Мэв любви – хотя бы в одном из значений этого слова? Amor, voluptas, caritas[19]. Но он помалкивает – подобное мнение было бы слишком неприятно Джорри, особенно в сочетании с латынью: Джорри терпеть не может латыни и всего, что с ней связано. Она никогда не могла понять этой части жизни Тина. Зачем терять время на какие-то пыльные каракули давно забытых писак на давно мертвом языке? Тин такой умный, такой талантливый, он мог бы стать… (следует длинный перечень возможностей – совершенно нереалистичных).

Так что эту кнопку лучше не нажимать.

Словосочетание «болваны и бандиты» они подхватили в восьмом классе от своего директора школы: он обожал читать ученикам нотации, что им грозит превратиться в болванов и бандитов, особенно если они будут кидаться снежками с заложенным внутрь камнем или писать на доске матерные слова. «Болваны против бандитов» – так называлась игра, изобретенная Тином, когда он еще был популярен среди одноклассников, до начала «голубого периода». Нечто вроде «Захвата флага». В нее играли на школьном дворе, на мальчиковой половине. Девочки не могут быть болванами и бандитами, сказал Тин, только мальчики могут. Джорри обиделась.

Это ей пришло в голову называть случайных приятелей матушки Мэв («скорее уж, приятелей по случке», как съязвил однажды Тин) болванами и бандитами. Тин тут же воспылал отвращением к придуманной им игре; позже он решил, что этот эпизод, несомненно, способствовал его «голубизне».

– Ну, уж я-то тут ни при чем, – сказала Джорри. – Не я же их водила к нам домой.

– Дорогая, я тебя не виню, я тебя благодарю, – сказал Тин. – Я тебе искренне благодарен.

Кстати говоря, к тому времени – когда он уже начал понимать, что к чему, – это была чистая правда.

Мать не все время пила. Запои у нее случались только по выходным. По будням она ходила на работу – она трудилась секретаршей за гроши, дополняя скудную пенсию солдатской вдовы. И вообще она по-своему любила близнецов.

– По крайней мере, она не была садисткой. Правда, иногда увлекалась, – говорила Джорри.

– Тогда все били детей. И все увлекались.

И впрямь – тогда дети даже хвастались полученными взбучками и преувеличивали, чтобы взять верх над товарищами. Шлепанцы, ремни, линейки, щетки для волос, ракетки для пинг-понга – таков был тогдашний родительский арсенал. Юные близнецы жалели, что у них нет отца, который бы их бил, а есть только малоэффективная матушка Мэв: ее легко было довести до слез, притворившись, что наказание тебя непоправимо искалечило; ее можно было безнаказанно дразнить, от нее можно было убежать. Их было двое, а она одна, так что они сговаривались против нее.

– Наверное, мы были очень жестокие дети, – говорила Джорри.

– Мы не слушались. Нагличали. Отбились от рук. Но все же мы были очаровательны, согласись.

– Мы были мерзкие щенки. Бессердечные щенки. Безжалостные, – порой уточняет Джорри. Что это – раскаяние или хвастовство?

В подростковые годы Джорри претерпела болезненный инцидент с одним из болванов – тот застал ее врасплох, а Тин не вступился, поскольку в это время спал. Это до сих пор давит ему на совесть. Должно быть, именно из-за этого все ее отношения с мужчинами пошли наперекосяк, хотя, скорее всего, они бы в любом случае пошли наперекосяк, так или иначе. Теперь она обращает то происшествие в шутку – «Изнасилована троллем!» – но это ей не всегда удавалось. В начале семидесятых, когда многие женщины пустились во все тяжкие, тема изнасилования была для нее очень болезненной, но сейчас она вроде бы оправилась.