Книга Я целую тебя в губы - София Григорова-Алиева

Теперь о моих комплексах расскажу… И я тоже могла читать все, что хочу… Мои братья и сестра были старше меня и не увлекались чтением… Мама считала, что когда я читаю, это я нарочно делаю, чтобы не помогать ей по хозяйству… И она по-своему была права. Я не любила домашней работы… У меня какой-то дефект мышц и мне трудно чистить овощи или, например, шить, и даже стирать, и особенно трудно выжимать белье… Дома это не считали болезнью. Лазар тоже считал, что это просто моя такая особенность… Софи ему сказала, что, может быть, это болезнь. Лазар сначала рассердился на нее, ему показалось, что она хочет просто сказать обо мне плохое… Но Софи сказала, что если это болезнь, то, может быть, можно лечить и мне будет лучше… Она нашла хорошего невропатолога, профессора, Лазар меня повел, врач заставил меня сгибать и складывать пальцы… После я вышла, а Лазар говорил с врачом… Потом снова позвали меня… Врач спросил, как я справляюсь в быту. Я ответила, что мне, конечно, немного трудно удерживать ложку или карандаш, или заплетать волосы в косу, но я справляюсь… Врач попросил меня взять карандаш и что-нибудь написать… Я взяла и написала «Лазар»… Я знаю, что держу карандаш неправильно… Врач указал Лазару на то, как я держу карандаш, и произнес с какой-то даже гордостью за себя что-то вроде: «Вот… видишь… то, что я говорил…» Ничего он не прописал и мы ушли… На улице я спросила, что сказал врач… Лазар ответил, что нет ничего страшного, просто синдром такой… Мне вдруг все это показалось унизительным, а ведь еще недавно даже нравилось, что Лазар заботится обо мне. Я сказала, что лучше нам больше не видеться… Мне тогда показалось, что это мое унижение совсем нарушило наши отношения, сделало их тоже унижающими нас обоих… И лучше я буду видеть его издали… Но с Лазаром трудно ссориться. Во-первых, потому что он добрый. Во-вторых, потому что он не подхватывает никакого разговора; не поддерживает, когда нарочно говорят одно, а подразумевают, думают другое… Я имею в виду разные интимные разговоры… Персонаж Чехова из моего Лазара не получится… По-моему, Лазар просто ненавидит ту разновидность лживости и фальши, которая в литературе называется «психологическим подтекстом». Если бы Лазар сказал, что в Африке жарко, это значило бы только, что да, он считает, что в Африке жарко; но никак не значило бы, что Лазар влюблен или что в мире неблагополучно… Если он захочет сказать, что влюблен или что в мире неблагополучно, он так прямо и скажет… Лазар умеет говорить правду… То есть, не какую-то большую общую правду, которая, может быть, и не существует совсем, или она такая нечеловеческая, что люди бы ее не вынесли… Или она принесла бы людям какой-то совсем непоправимый вред… Ведь плоды с дерева познания принесли людям горе… И я знаю, какое это горе. Это горе негармонического существования… Горе болезней и мучений и тех человеческих желаний, исполнение которых или даже одно стремление к этому исполнению, приносит горе другим людям… Но ужасно много людей, претендующих на то, что вот именно они знают и всем скажут эту всеобщую, большую правду… Они бывают так уверены в том, что знают эту правду, владеют ею; что даже не пытаются что-то доказать, а просто навязывают, заставляют силой… И вот уже — и очень быстро — вместо познания всеобщей правды получается всеобщее грубое насилие… Лазар признает только маленькую, такую очень индивидуальную, отдельную правду; она принадлежит отдельному человеку, принадлежит, как например, зубная щетка или трусики… И вот такую свою правду Лазар чудесно умеет формулировать и говорить… И он сказал мне, что если он повел меня к врачу, то не для того, чтобы унизить меня или использовать мои болезни как предлог для того, чтобы расстаться со мной; нет, он действительно хочет, чтобы я меньше болела, и он будет меня беречь и стараться лечить… Тут голос его стал мягким и появилась беззащитная улыбка… Он сказал, что впервые в его жизни его так волнуют болезни другого человека… И прибавил, что вникать в болезни отца ему никогда не хотелось и, может быть, это было жестоко… Я сказала, что, конечно, нет, не было жестоко, просто Лазар воспринимал отца, как все дети воспринимают родителей, отец был такая данность жизни, вот он существует, он такой, и даже и нет желания особенно интересоваться им, задумываться о нем; и, наверное, отношение к родителям, оно всегда такое… Но я действительно с детства часто болею, подолгу лежала в постели… Интересно, что мне давно уже не хочется отыскивать свои болезни в медицинских книгах, как-то скучно это стало… А Софи и Лазар болеют редко. В детстве и в юности Лазар совсем никогда не болел… Только в шестнадцать лет у него обнаружилась небольшая близорукость, пришлось надеть очки… Но он их не всегда носит… В армию его все равно взяли… Лазар мне рассказывал, что ему казалась отвратительной сама эта обязанность подчинения… Читать о поединках героев в «Илиаде» было интересно… Но все другие книги о войне были противны именно этой системой подчинения, которая была всегда, от Александра Македонского до нашего времени… Лазар страдает, например, от этой противной необходимости голосовать, сидеть на собраниях… Однажды я сказала ему, что нахожу здесь противоречие; значит, он против подчинения, а сам приказывает детям и они ему подчиняются… Лазар мне ответил, что всякие другие отношения между ним и детьми были бы ложью; дети материально зависят от него, он их кормит, содержит… Он немного поколебался и сказал еще, что я, наверно, заметила, что дети любят подчиняться ему… Я сказала, что, конечно, вижу это, и спросила, как же все-таки он добивается этого любовного подчинения… Он смутился и ответил твердо, что не может мне этого сказать, и прибавил, что знает, что когда дети вырастут и будут сами себя содержать и прервутся эти отношения любовного подчинения, тогда дети уже не будут любить его, как любят сейчас, тогда они найдут в нем много недостатков… Голос его стал грустным и чуточку дрогнул… Мне стало так жалко его; я подумала, а, может, он просто усложняет и преувеличивает… Но это нехорошее любопытство узнать, а что он мне ответит, победило мою жалость; и я продолжила разговор…

— Хорошо, — сказала я. — Но ведь и солдаты подчиняются какому-нибудь Наполеону охотно и даже с большой любовью, и они зависят от него материально, он устраивает их жизнь… Лазар сказал, что солдаты подчиняются, потому что оглуплены, обмануты… Тогда я сказала, что и наших детей можно счесть обманутыми, они подчиняются Лазару, а Лазар пишет лживые статьи и диссертации; они мне подчиняются, а я перевожу повести и рассказы, которые считаю заведомо плохими, лишь бы получить деньги… И еще, допустим, Лазар захочет изменить это положение, в одиночку он ничего не добьется… Ну, вот он войдет, предположим, в какую-то организацию, тогда ему придется в первую очередь бороться за то, чтобы укрепить какое-то свое место в организации; то есть все участники заговора или члены организации — называйте как хотите — борются не только со своими прямыми противниками, но еще и между собой у них идет борьба за власть, за первенство… И при этом они лгут, будто борются только за справедливость… Значит, снова ложь… Как же тогда?…

Лазар помолчал, потом улыбнулся мягко и засмеялся каким-то протяженным густым, мужским таким смешком, добрым, снисходительным, потерянным и беззащитным… Я почувствовала себя виноватой… Ведь этим писанием лживых статей он и меня кормит, содержит… Связи у меня с издательствами слабые, плохие; и переводить мне редко дают, а последнее время совсем ничего нет… Лазар перестал смеяться и сказал: «Но это не означает, что я ничего не должен делать…»