Книга Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1 - Борис Носик

Морис Дени (знаменитый теоретик и пророк школы «наби») создал, в частности, и фреску на тему «Битва на Марне», воспроизводящую эпизод Первой мировой войны (разговора о битве на Марне нам, конечно, не избежать), когда все такси долины Марны (это было 7 сентября 1914 года) съехались на площадь Мэрии в городке Ганьи (Gagny). Название городка Ганьи (ныне, впрочем, разросшегося до изрядных размеров, как большинство пригородных городков под Парижем) часто встречается в письмах русских писателей-эмигрантов, ибо здесь долгое время существовал Русский старческий дом. Это в него мечтал перебраться с опостылевшего юга Георгий Иванов. Это в нем вдова Иванова Ирина Одоевцева нашла себе (на девятом десятке лет) нового мужа. Это здесь умер (тоже на исходе девятого десятка лет) друг Одоевцевой, эмигрантский поэт и критик Юрий Терапиано. Он и похоронен на здешнем кладбище.

Известный Русский старческий дом существовал также неподалеку от Ганьи в старинном городе Шеле (Chelles), где на правом берегу Марны люди селились еще с доисторических времен. Здесь была найдена первобытная стоянка (так называемое «Сарацинское стойбище»), которую один из французских ученых относит к раннему палеолиту, предлагая назвать этот промежуток каменного века «шельской эпохой». В Меровингскую эпоху существовала здесь королевская вилла, на которой в 584 году был убит король Шильперик I (намекают в этой связи на некие козни королевы Фредегонды). Вдова Хлодвига II основала здесь в 660 году знаменитое аббатство, в котором она и кончила свои дни. Ни от виллы, ни от аббатства не осталось и следа (есть здесь лишь некая колонна XIII века, зато доподлинно известно, что боковые приделы собора Парижской Богоматери строил (в 1250–1270 годах) здешний уроженец Жан из Шеля. К тому же и в местной церкви сохранилось немало архитектурных элементов поздних времен аббатства (от XIII и XV веков).

Среди художников, которых судьба занесла в Шель в недобром XX веке, было немало русских (обитателей Русского старческого дома). Жила здесь до самого 1971 года художница Ольга Михайловна Бернацкая, уроженка Киева, дочь профессора, который стал позднее министром финансов во Временном правительстве, а еще позднее – у Деникина и Врангеля. Семья состояла в родстве с А.Н. Бенуа и П.Б. Струве. В юности Ольга Бернацкая училась в Петербурге на историко-филологическом факультете, с 1920 года занималась в парижской Академии Граншомьер, в парижской мастерской Григорьева, Яковлева и Шухаева, потом жила во Флоренции, а с 1930 до 1935 года – в Марокко. Уже были у нее персональные выставки, она привезла множество работ из Марокко, знала и любила эту чудную страну, но в начале 40-х годов из-за ревматизма рук перестала работать, а жить еще оставалось долго. Дружила она с Андреем Ланским, с Юлией Рейтлингер, с семьей Деникиных, с поэтом Альфонсом Метерье, большим знатоком Марокко. Ну а жила в Шеле…

В том же Русском старческом доме жил (до 1955 года) живописец, график и сценограф Николай Калмаков. Родился он в Нерви – сын итальянки и русского генерала, окончил юридический факультет в Петербурге, потом уехал в Италию, где изучал живопись и анатомию, писал мистические картины, увлекался оккультными науками, эротической (фаллической) символикой, оформлял спектакль Н. Евреинова по Уайльду (оформление оказалось для 1908 года «непристойным»), много занимался книжной графикой. В Париже художник обосновался в 1924 году, дружил с С.П. Ивановым, а в 1941 году неосторожно женился на женщине, которая, завладев всеми его картинами, сдала его самого в старческий дом, где он и прожил восемь лет. Но вот лет через десять после того, как Калмакова похоронили в Шеле, коллекционеры открыли целые залежи его картин на блошином рынке и устроили выставку в Париже и Лондоне. О нем был снят фильм «Ангел бездны». Так же назвали через тридцать лет после смерти художника ретроспективную выставку его картин в Париже…

В Шеле был похоронен в 1982 году рядом с первой женой писатель Яков Горбов. Его вторая жена, поэтесса Ирина Одоевцева, рассказала о своей жизни в старческом доме Ганьи в написанных ею в конце жизни мемуарах. Поскольку менять свой стиль (да и характер) ей уже было тогда (на девятом десятке лет) поздно, мемуары были написаны в том же, прославившем Одоевцеву в эмиграции стиле «розового» великосветского романа, способного и нынче растрогать одних и позабавить других. Понятно, что и Русский старческий дом в Ганьи превращается у Одоевцевой в некий Дом отдыха, где светская жизнь бьет ключом. Не избегну соблазна процитировать несколько отрывков из этих знаменитых мемуаров:

«Я только что прибыла в Париж, просидев всю ночь в вагоне, и теперь в такси въезжаю в сад Дома отдыха Ганьи.

Я выхожу из такси и быстро вхожу в подъезд. Из окон дома на меня смотрят какие-то старухи с явным любопытством. Значит, они знают, что я должна приехать, и ждут меня.

Да, здесь меня действительно ждут. Сам тогдашний директор Новиков идет со мной в мою комнату на первом этаже. Я вздрагиваю. Комната совсем маленькая, да еще на север… Я чувствую себя мышью, попавшей в мышеловку… Жизнь моя кончена. Меня прежней нет. Я умерла там, на юге». (Напомню, что на юге, в «проклятом Йере», был тоже старческий дом, в котором умер предыдущий муж Одоевцевой Георгий Иванов. – Б.Н.)… Мне казалось, когда я въезжала в сад, окружающий Дом Ганьи, что я вижу над воротами черную надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий»… что жизнь моя безнадежно кончилась.

Но я ошиблась, как уже не раз ошибалась, совершенно лишенная дара предвидения и предчувствия.

Нет, в тот день я никак не могла предвидеть… что мне еще предстоит «вписать новую главу в книгу жизни и стихов».

…я не поверила бы, что снова смогу улыбаться и превращать будни в праздник… Но в Ганьи нам жилось хорошо и даже празднично».

Жизнь Одоевцевой стала сплошным праздником благодаря дружбе с поэтом Терапиано. «Стихи он пишет с необычайной легкостью в необычайном количестве», – сообщает Одоевцева. Сама Одоевцева, которая думала «уйти из литературы», меняет свои планы и даже «становится журналисткой». («Я вела переговоры с Гукасовым о своем вступлении в журнал «Возрождение» в роли «эминанс гриз»… Для Гукасова я была настоящей находкой, идеальной сотрудницей. Во-первых, я не требовала вознаграждения (а надо сказать, что Гукасов был сказочно скуп), во-вторых, я знала английский язык, что в его глазах почему-то было большим плюсом. Из этого предприятия, однако, ничего не вышло».)

Как видите, чтоб писать смешную прозу, не обязательно обладать чувством юмора, так что снова предоставим слово мемуаристке:

«После смерти Георгия Иванова я решила распроститься с литературой раз и навсегда. Решение мое, как мне тогда казалось, было непоколебимым и вызывалось следующими обстоятельствами: в литературных кругах стали распространяться слухи, что после смерти Иванова мне придется уйти из литературы, так как писать я не умею, и все романы и стихи за меня писали сначала Гумилев, а потом Георгий Иванов. И я решила действительно замолчать…»

Но Одоевцева, как видите, не замолчала. Она даже не ушла из «литературных кругов». Она читала стихи на посиделках у будущего богатого коллекционера Р. Гера и в прочих местах, а ближе к восьмидесятилетию (истинный возраст женщины всегда тайна) в Одоевцеву влюбился новый обитатель старческого дома в Ганьи Яков Горбов, больная жена которого жила в старческом доме в Шеле: