Книга Тайна доктора Фрейда - Эльетт Абекассис

– Доктор Фрейд, – начал Зауэрвальд. – Я пришел сообщить, что ваша квартира реквизирована Рейхом. Вы должны покинуть это место и убрать отсюда все свои вещи. Впрочем, в моем распоряжении имеются также некоторые касающиеся вас документы, свидетельствующие о том, что вы владеете банковскими счетами за границей. Вам известно, что это строго запрещено.

Фрейд внимательно смотрел на своего собеседника, задаваясь вопросом, как же ему проникнуть в этот мозг и есть ли возможность сделать это с помощью его излюбленного оружия – слова. Но не сократовской иронии, которая уничтожает собеседника, а способа, который он сам истолковывает как майевтический[10], то есть как некий внутренний диалог, в результате которого (если умеешь задавать правильные вопросы) один из противников открывается другому и самому себе, пока не падет. Но что значит правильный вопрос по отношению к этому человеку с серьезным, замкнутым лицом, чья психика наверняка замутнена антисемитской идеологией?

– Вы посмотрели на Градиву[11], – начал Фрейд, показав на гипсовый барельеф. – Признаюсь, что испытываю особую нежность к этой вещи.

Он часто использовал этот метод, чтобы сломать лед в разговоре со своими пациентами. Показывал какую-нибудь статуэтку, которая привлекла их внимание, и начинал диалог, задавая общие или невинные вопросы.

– Меня скорее удивило ее местоположение.

– А… вы хотите знать, по какой причине я повесил ее здесь, прямо над кушеткой? Это долгая история. Быть может, она вас заинтересует? Я помню тот день, когда ее доставили сюда, сейчас уже больше тридцати лет назад, после того как Карл Густав Юнг посоветовал мне прочитать недавно опубликованную фантастическую повесть Вильгельма Йенсена, где речь шла о древностях, которыми я страстно увлекался. Я купил этот барельеф, потому что он изображает Градиву – тот самый персонаж, о котором говорится в книге. Там повествуется о молодом археологе, Норберте Ханольде, очарованном слепком с римского барельефа, на котором изображена идущая молодая женщина. Он назвал ее Градивой, «Шагающей», из-за ее величавой поступи. Ему приснилось, будто, посещая город Помпеи, он встретил ее, когда начиналось извержение Везувия. Поскольку это сновидение неотступно его преследовало, он решил отправиться в Италию. И вот, когда он бродил по Помпеям, ему показалось, будто он вдруг узнал Градиву в толпе туристов. На самом деле молодая женщина, которую он принял за свое наваждение, была не кто иная, как Зоя Бертганг, его лучшая подруга, которую он знал всегда. Просто она облачилась в наряд Градивы и последовала за тем, кого тайно любила, чтобы привлечь его внимание. Этот опыт стал для него выздоровлением, поскольку позволил ему избавиться от своего бреда. Рассказанная история живо меня увлекла, поскольку она довольно хорошо иллюстрирует мою теорию вытеснения. Ханольд вытеснил влечение к подруге детства страстью к археологии. Видите ли, профессор Зауэрвальд, если я поместил это изображение именно сюда, то отнюдь не случайно, а чтобы напомнить моим пациентам, что с помощью анализа они переходят на другой уровень реальности, скрытой их вытесненными побуждениями: они идут подобно Градиве – к самим себе. И, подобно молодой Зое из повести Вильгельма Йенсена, все они под своей каменной маской тоже существа из плоти и крови, ищущие любви.

– Так вот как вы их лечите – извлекая на свет божий подавленные побуждения?

– То, что их излечивает, на самом деле скорее перенос. То есть любовь, которую они испытывают к аналитику, сопровождаемая чувствами, которые они проецируют на него. Это и есть причина, по которой я их выслушиваю, чтобы вести к психическому избавлению, которого они прежде не могли достичь, потому что никто их не слушал. Их душа подобна непрочитанному письму, которое я расшифровываю.

– Я писал своему отцу, – проговорил Зауэрвальд после некоторого молчания. – И после его смерти обнаружил, что он даже не открыл эти письма. Я нашел их все запечатанными, хотя они дошли до адресата.

Фрейд пристально смотрел на него пронзительным взглядом, задаваясь вопросом, не придется ли ему сейчас воспользоваться с этим нацистом благожелательной нейтральностью или же он наткнется здесь на границы собственной теории, а значит, и самой возможности лечения психоанализом пред лицом Зла.

И тут его наитие и свойственное аналитику умение слушать позволили понять, что именно сейчас в его отношениях с этим человеком наступает поворотный момент и что он не может не ухватиться за него, если желает спасти свою жизнь и жизнь своих близких.

Сверхчеловеческим усилием ему удалось услышать страдание в словах этого человека, выраженное им так же, как выражает его любой из его пациентов. Страдание, слышать которое ему было невыносимо.

– Я всегда привожу это высказывание, – начал он тихо: – «Неистолкованный сон – все равно что нераскрытое письмо». Эти письма – ваши сновидения. По крайней мере, написав их, вы смогли сократить дистанцию, которую отец положил меж вами. Их польза в том, что они снова вовлекли вас в отношения, необходимые для вашего психического здоровья. Разве меняется значение письма, каким бы оно ни было, от того, доходит ли оно к получателю или нет? Разве главное не в том, чтобы найти подходящий случай, чтобы написать, а найдя его, отыскать следы нашего прошлого опыта? И благодаря этому понять, что же было забыто, осознать масштаб вытеснения. Вновь обнаружить себя самого таким, каким мы были и каким никогда себе не видели… В этом смысле нет ничего реальнее писем. И ничего более истинного. Это то, в чем мы оставляем свой след, так что перечитывать их все равно что быть археологом наших собственных сердец, наших душ.

– Я перечитал их после его смерти, – признался Зауэрвальд. – Они были словно адресованы мне самому. И я удивился, обнаружив в них самого себя. Ведь передо мной была только стена… Нельзя же противостоять отсутствию отца, не правда ли, профессор Фрейд?

– Однако вы весьма преуспели в этом благодаря изучению, чтению.

– И писанию. В двадцать четыре года в моем активе было уже несколько публикаций.

– Почему вы выбрали химию?

– Мой дядя был химиком. Я его очень любил. Он единственный со мной говорил, интересовался мной. Объяснял мне, чем занимается. Я был очарован тем, что можно сделать с разными веществами и металлами.

– Бомбы…

– Можно все обратить в пыль.

– Значит, мы с вами занимаемся примерно одним и тем же ремеслом, – заметил Фрейд. – Что вы делали в двадцать лет?

– В двадцать лет я был очень беспокойным. Жил то у своих родителей, то у друзей, то у замужних сестер. Путешествовал. Я бунтовал против отца и его порядка. Это отец приучил меня к покорности. Чтобы избавиться от этого послушания, я записывался в подпольные клубы… те клубы, где учат драться или устраивают поединки. Я подвергал себя опасности, это правда. И мне нравилось это делать… Когда я дрался, я словно пересматривал все сцены своего детства… И я бил… бил… Избивал своих противников в кровь… И после этого был доволен. Мне нравится воображать, что мои бомбы взорвались… Вы понимаете?