Книга Меняя историю - Геннадий Марченко

– Степан, я понимаю, что ты начальник моей охраны и имеешь соответствующее предписание от своего руководителя. Но в данном случае твой непосредственный начальник – я, и мне не хочется, чтобы моих гостей обыскивали. Меня народ избрал на эту должность, а я его должен бояться? Так что не нужно так делать.

– Хорошо, Пётр Миронович, больше не повторится, – процедил Степан, недобро косясь в мою сторону.

Определённо, Машеров мне нравился всё больше и больше. Тем более что когда я решил провести небольшую рекогносцировку, он как-то легко подключился к теме обсуждения советской действительности.

– Вот вы как считаете, Пётр Миронович, почему простой советский человек вынужден записываться в разного рода очереди, чтобы приобрести вещи, отнюдь не считающиеся предметами роскоши? Да что там говорить, даже мне, члену Союза писателей, далеко не всегда удаётся избежать этих треклятых очередей. А взять тот же магазин «Берёзка»! Почему человек с улицы не может купить понравившуюся ему вещь? Почему дипломат может там отовариться за инвалютные рубли, а какой-нибудь фрезеровщик, сорок лет отстоявший у станка, не может? Сам видел, как пацаны клянчили у иностранца жвачку, так тот швырял её на асфальт и хохотал, когда дети ползали на карачках, устраивая драку за неё. Неужто наша промышленность не может наладить выпуск какой-то жевательной резинки, раз на неё такой спрос? Это же не наркотик, в конце концов. Или лучше, чтобы наши дети позорились перед иностранцами?

– Я с вами во многом согласен, Сергей Андреевич. Правда, «Берёзка», если вы не в курсе, помогает стране накапливать и сохранять валюту. А о жвачке мне рассказывали, есть такие факты, и, честно, стыдно за нашу молодёжь. Понятно, что нам пришлось пережить тяжелую войну, восстанавливать страну из руин. И я считаю серьёзным достижением, что за прошедшие тридцать лет мы освоили космос и научились управлять атомной энергией. В научных сферах мы продвинулись далеко. Но за громадьём планов нередко забываем об элементарных нуждах простого советского человека. Нет, мы много сделали, взять хотя бы бесплатные медицину и образование. Однако и здесь не обходится без взяточничества и круговой поруки. Есть связи и деньги – получи место в вузе, даже будучи безграмотным двоечником, а достойный абитуриент вынужден идти в техникум или в вуз, где меньше конкурс. Так же и в медицине. По блату тебе обеспечат и палату на одного, и уход, и лекарства. Нет блата – лежи в общей, с обшарпанными стенами, и жди, когда медсестра соизволит вынести из-под тебя утку. Не говоря уже об импортных лекарствах, которые могли бы спасти не одну жизнь, или в крайнем случае кому-то облегчить страдания.

Машеров непроизвольно сжал ладонь в кулак, губы его превратились в тонкую, побелевшую ниточку, на лице заходили желваки. Он словно вспомнил какой-то случай из своей биографии. Кто знает, возможно, с кем-то из его близких когда-то случилась трагедия. И даже он не смог помочь, хотя в это мне, честно говоря, слабо верилось. А я покосился на охранника, который держал дистанцию в пятьдесят шагов, зорко за нами наблюдая, но при этом не имея возможности слышать наш разговор.

– Рассчитывали, что толчок экономике даст создание совнархозов, – продолжил Машеров. – Поначалу так и было, но потом стало ясно, что до конкретного рабочего места реформы не дошли. Деревенская молодёжь стремится в город. У меня хороший товарищ, с которым мы партизанили, сейчас он председатель колхоза, так жалуется, что на селе остались почти сплошь старики. Мы миллиарды вкладываем в развитие сельского хозяйства, но отдачи нет. Бюрократия гасит все начинания на корню, не позволяет проявлять инициативу… Ладно, что-то не туда меня понесло.

Однако на следующий день, когда мы снова гуляли у озера по затерянной в прибрежном кустарнике тропинке, наш разговор вернулся во вчерашнее русло. Похоже, Пётр Миронович частенько размышлял на эту мучившую его тему и наконец нашёл благодарного слушателя. Мне оставалось только поддерживать беседу.

Естественно, до обвинений высшего партийного руководства страны Машеров не доходил, обличал недостатки существующего строя не огульно, а указывая на конкретные проблемы. Как бы и ругал, и в то же время чувствовал меру. Да и с чего бы ему особо распинаться перед малознакомым писателем? Ну да, понравилась ему повесть «Знак беды», Пётр Миронович даже высказал мысль, что книгу неплохо бы экранизировать, хотя бы силами «Беларусьфильма». Но это отнюдь не давало повода для откровений, которые могли бы стоить серьёзных последствий не только ему, но и мне. Если бы мы с ним были знакомы лет десять, тогда другое дело, а пока откровенничать нам обоим чревато.

Хотя передо мной стоял не очень большой выбор. Либо я признаюсь, что забрался в это время из 2015-го, либо молчу – и всё остаётся как есть. А это значит, что будет Афганистан, где погибнут тысячи наших ребят, перестройка и развал страны, бандитские разборки, разворовывание под видом приватизации, массовый суицид, падение рождаемости, наркомания… Нет, вот такого будущего я не хотел. И потому, хочешь не хочешь, придётся раскрываться.

Закончили мы на четвёртый день. Учитывая, что от моей путёвки оставалось ещё несколько дней, я мог провести их в своё удовольствие. Но я продолжал свои прогулки с Машеровым, и в одну из них решил наконец во всём признаться. Гаджеты брать не стал, решил ограничиться папкой с рукописью. Для маскировки написал сверху: «Научно-фантастический роман в жанре альтернативной истории». Мало ли, писатель всё-таки, может, решил похвалиться перед руководителем республики новой рукописью.

Мы двигались уже знакомой тропинкой, метрах в пятидесяти впереди, как обычно, держался охранник, изучавший местность на предмет возможной опасности. Кивнув в его сторону, я сказал:

– Правильно вы говорили, чего простых людей опасаться… Другое дело – ненормальные, маньяки какие-нибудь.

– Даже не напоминайте, здесь же, в Витебской области, подонка одного выловили этим летом.

– Да, слышал, Михасевич его фамилия. А зовут Геннадий Модестович. В следующем году тридцатилетие должен отметить. И ведь с виду ничем не примечательный персонаж, даже многими положительно характеризовался. Семьянин, активно участвовал в общественной жизни, даже в КПСС состоял! Первое убийство совершил четырнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят первого года…

– Постойте, постойте! А откуда вы знаете такие подробности? Ведь ещё идёт следствие!

Вот он и настал, момент истины. Я набрал в лёгкие воздуха и – словно в омут головой.

– Потому что именно я был автором письма Щёлокову, в котором рассказывалось о Михасевиче.

Если Машеров и был удивлён, то внешне это ничем не проявил. Разве что брови слегка приподнялись, да взгляд стал жёстче.

– Что ещё за письмо?

– Вам Щёлоков ничего не рассказывал? Понятно, небось все лавры приписала себе наша доблестная милиция… А на самом деле я отправлял письма не только Щёлокову, но и Ивашутину в ГРУ. Помните номер «Правды», в котором указывались имена предателей Огородника и Полякова? Имён в моём письме было больше, по остальным, скорее всего, идёт разработка. В письме Щёлокову я указал фамилии нескольких серийных убийц, правда, не уверен, что в газетах что-то проходило, либо этот номер мне просто не попадался на глаза. Но когда вы в нашу прошлую встречу в Бресте рассказали о Михасевиче, я понял, что процесс пошёл, как любит выражаться один деятель, ныне занимающий пост первого секретаря Ставропольского крайкома КПСС.