Книга Русский Лондон - Сергей Романюк

Чередой шли приемы и торжественные мероприятия – Николай принял звание адмирала британского флота, чем весьма гордился; ему английский король преподнес морскую саблю (сохранившуюся в собрании Царскосельского Екатерининского дворца-музея), на клинке которой красовалась надпись: «Его Императорскому Величеству Самодержцу Всероссийскому Николаю II от любящего его дяди Эдуарда. Ревель 1908 г.» Значительно позднее, уже в конце царствования, ему вручили жезл фельдмаршала великобританской армии.

В ответ на визит Эдуарда VII в следующем году Великобританию посетил Николай II. Визит проходил с 2 по 7 августа 1909 г., когда он остановился на острове Уайт. Британская полиция рекомендовала Николаю не посещать Лондон из-за возможности покушения.

Более Николай не был в Великобритании, но, несмотря на занятость и Николая, и Георга, они обычно писали друг другу на Рождество, не уставая напоминать о хорошем отношении друг к другу: «Ты часто в моих мыслях, дорогой Ники, я уверен, ты знаешь: я никогда не меняюсь и всегда остаюсь прежним для моих старых друзей», – пишет Георг 28 декабря 1907 г.

В ответ на поздравление со вступлением на престол и соболезнование по поводу смерти короля Эдуарда Георг заканчивает письмо: «В мыслях я постоянно с тобой. Благослови тебя Бог, мой дорогой старина Ники, и помни, что ты всегда можешь рассчитывать на меня как на своего друга». Переписка участилась в дни войны – союзнические обязательства еще более укрепили родственные отношения между обеими монархиями.

Последним письмом Георга Николаю II, которое он прочел, было письмо от 17 января 1917 г., но уже через 44 дня Николай перестал быть и главнокомандующим русской армией, и русским императором.

После отречения Николая II от престола за себя и за царевича Алексея и передачи его брату Михаилу, который отказался от престола до решения Учредительного собрания, бывший император жил некоторое время в Царском Селе, в Александровском дворце под охраной, а по сути дела, под арестом.

Временное правительство сознавало, что с Романовыми надо было что-то делать, и те, кто был в его составе, отнюдь не желали кровавой развязки: «Бывший император и его семья не были больше политическими врагами, а скорее просто человеческими существами, нуждавшимися в нашей защите. Мы рассматривали любое проявление мстительности как недостойное свободной России», – вспоминал Керенский. Но отнюдь не Временное правительство решало этот вопрос. Те, кто заседал в Советах, были полны злобы и желали только убийства Романовых.

Уже 4 марта Керенскому сообщили, что Николай обратился к Временному правительству со следующими просьбами: разрешить ему проезд из Ставки в Царское Село для воссоединения с членами его семьи и гарантировать безопасность временного пребывания ему, его семье и свите вплоть до выздоровления детей (они тогда заболели корью), предоставить и гарантировать беспрепятственный переезд в Романов (Мурманск), что, естественно, предполагало отъезд в Англию (была еще одна просьба, которую посчитали крайне наивной: возвратиться после окончания войны в Россию для постоянного проживания в Ливадии).

И Николай, и его жена не понимали, насколько возбуждены были революционные толпы, и не сознавали, насколько они сами были далеки от понимания того, что делалось в России. Уже 7 марта 150 депутатов Петроградского совета заявили: «В широких массах рабочих и солдат, завоевавших для России свободу, существует крайнее возмущение и тревога вследствие того, что низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенная (!) в измене России жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прочие члены дома Романовых находятся до сих пор на полной свободе и разъезжают по России и даже на театре военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным для восстановления нормального порядка и спокойствия в стране и в армии»[55]. Они потребовали немедленного ареста Романовых.

На неистовые требования казни царя и царицы: «Смерть царю, казните царя», Керенский на заседании Московского совета 7 (20) марта 1917 г. имел мужество бросить в лицо разъяренной толпе, что «этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска»[56].

Оттуда с легкостью возможно было бы переправить беглецов за границу, но еще надо было добраться до порта Романов… Существовала также возможность попасть в Финляндию – совсем рядом, переправившись туда, можно было уже не бояться за судьбу семьи бывшего императора, однако на пути стоял Петроград, полный солдат и матросов, тот Петроград, в котором правил Совет рабочих и солдатских депутатов, ни в коем случае не пропустивший бы Романовых. Это было исключено. Как записал в дневнике французский посол Морис Палеолог, «…со дня на день, я сказал бы, почти с часу на час, я вижу, как утверждается тирания Совета, деспотизм крайних партий, засилье утопистов и анархистов»[57].

В истории неудавшейся отправки императора и его семьи в Великобританию немало неясного: те, кто принимал участие в событиях тех дней, пытаются переложить ответственность за неудачи на других, снять ее с себя и отмежеваться от причастности к трагическому финалу этой истории. Было опубликовано немало мемуарных свидетельств и исследований на эту тему. После отречения от престола и взятия власти Временным правительством Великобритания признала совершившиеся изменения в управлении Россией, но, несмотря на это, король Георг послал телеграмму Николаю, в которой он выражал сочувствие ему и уверял в дружеских чувствах[58]. Эту телеграмму английский посол Бьюкенен не имел возможности вручить Николаю, бывшему под арестом в Царском Селе, и передал ее Милюкову, министру иностранных дел, а он решил, что так как она адресована царю, который уже не царь, так как он отрекся, то и передавать не нужно. Николай так и не узнал о последнем письме двоюродного брата.

В первые же дни после отречения военный кабинет Великобритании обсуждал планы по спасению Николая – 19 марта была отправлена телеграмма английскому послу, с предложением ему заявить, что любое насилие над императором или членами его семьи «будет иметь самые прискорбные последствия и глубоко шокирует общественное мнение Великобритании».