Книга Большое волшебство - Элизабет Гилберт

Расскажу вам, насколько я ни о чем не догадывалась, когда работала над той книгой. Во время поездки, описанной в «Есть, молиться, любить», я влюбилась в бразильца по имени Фелипе, за которого сейчас вышла замуж, и в какой-то момент – в разгар нашего романа – спросила, не против ли он, если я опишу его в своих воспоминаниях. Он ответил: «Ну, не знаю. А чем я рискую?»

Я ответила: «Да ничем. Уверяю тебя, мои книги никто не читает».

Дело кончилось тем, что книгу прочитали больше двенадцати миллионов человек.

И потому, что ее читали многие, и потому, что очень многие ее не приняли, в какой-то момент «Есть, молиться, любить» перестала быть просто книгой, а стала чем-то иным – гигантским экраном, на который проецируются сильнейшие эмоции миллионов. Эти эмоции варьировались от абсолютной ненависти до слепого преклонения. Я получала письма, где говорилось: «Вы отвратительны мне во всех проявлениях», и другие, где говорилось: «Ваша книга стала для меня библией».

Только представьте, что на основании всех этих реакций я попыталась бы всерьез определить, чего я стою. Я и пытаться не стала. И только по этой единственной причине «Есть, молиться, любить» не встала у меня поперек дороги и не помешала мне писать и дальше – благодаря моему глубочайшему убеждению, что результат моей работы имеет ко мне очень мало отношения. Я могу отвечать только за то, чтобы собственно сделать работу. И это уже очень серьезная нагрузка. Увольте меня от всяких других нагрузок – например, от того, чтобы выяснять, кто что думает о моей работе, после того, как она покинула мой письменный стол.

Еще я поняла вот что: необоснованно и несерьезно ожидать, что если мне позволено поднять голос и выразить себя, то у других людей такого права нет. Если мне разрешили поделиться тем, что у меня за душой, то и мои критики с полным основанием могут сделать то же самое. Все по-честному. Уж если вы осмелились создать что-то и представить свое произведение вниманию публики, так будьте готовы к тому, что оно может вызвать реакцию. Таково естественное течение жизни: извечные вдох и выдох – действие и ответная реакция. Но вы не несете за эту реакцию никакой ответственности, даже если она окажется вызывающе причудливой и странной.

Однажды, например, женщина подошла ко мне подписать книгу «Есть, молиться, любить» и сказала: «Ваша книга изменила мою жизнь. Вы вдохновили меня на развод с мужем-насильником, и теперь я свободна. А все благодаря одному эпизоду в вашей книге, где вы описываете, как добились, что к вашему бывшему мужу применили защитное предписание, потому что не могли больше терпеть насилие».

Защитный ордер? Насилие?

Такого никогда не было! Ни в моей книге, ни в моей настоящей жизни! Невозможно даже вычитать такой сюжет между строк, настолько он далек от реальности. Но, как я догадываюсь, женщина подсознательно вставила эту историю – ее собственную – в мои воспоминания, потому что это было ей крайне необходимо. (Возможно, ей было легче это пережить, считая, что всплеск решимости и готовности к сопротивлению исходил от меня, а не от нее самой.) Однако, какими бы ни были ее мотивы, та женщина вплела себя в мой рассказ, а мой настоящий сюжет по ходу стерла. Выглядит более чем странно, но я признаю, что она имела полное право так поступить. Признаю, что у этой женщины есть Богом данное право неверно прочитывать мою книгу, если ей так хочется. Если на то пошло, как только книга попала к ней в руки, она стала принадлежать ей, уже не мне.

Распознать и признать этот неопровержимый факт, что реакция вам не принадлежит, только так можно не сойти с ума, занимаясь творчеством. Если людям нравится то, что вы создаете, восторг. Если люди игнорируют то, что вы создаете, очень жалко. Если люди неправильно понимают то, что вы создаете, плюньте и не переживайте. А что, если люди яростно ненавидят то, что вы создаете? Если нападают на вас, брызжа ядовитой слюной, подвергая сомнению ваш ум, пороча ваши мотивы, полоща в грязи ваше доброе имя?

Просто мило улыбнитесь в ответ и предложите – любезно, насколько сможете, – им самим заняться искусством и создать, черт возьми, что-нибудь свое.

А затем упрямо продолжайте заниматься своим делом.

Мы были просто маленькой группой

Потому что в конечном итоге на самом-то деле все это не так уж важно.

Потому что в конечном итоге это не просто творчество.

Или как однажды Джон Леннон сказал о «Битлах»: «Мы были просто маленькой группой!»

Прошу, не поймите меня превратно, я прекрасно отношусь к творчеству. (И конечно, боготворю «Битлз».) Я посвятила всю свою жизнь творческим исканиям и потратила ох как много времени, убеждая и вдохновляя других заняться этим, потому что я уверена, что творческая жизнь – самая изумительная, какая только может быть.

Да, самые яркие, головокружительные мгновения я переживаю именно тогда, когда меня посещает вдохновение или когда я наслаждаюсь великолепными творениями других людей. И – да! – я безоговорочно верю в божественное или магическое происхождение наших творческих способностей. Впрочем, это не значит, что мы должны относиться к этому так уж серьезно, потому что в конечном счете мне все же кажется, что художественное самовыражение человека – это нечто восхитительно необязательное. И это ужасно приятно!

Вот что мне нравится во всем этом больше всего.

Радиоактивные канарейки

Считаете, я ошибаюсь? Вы из тех людей, кто верит, будто искусство – самая серьезная и важная штука в мире?

Если так, друг мой, нам с вами надо расстаться прямо здесь и сейчас.

Моя собственная жизнь – пример и неопровержимое доказательство того, что искусство мало что значит, хотя порой мы обманываем себя, внушая себе обратное. Но давайте же будем честны: нужно сильно постараться, чтобы найти дело, которое объективно менее ценилось бы в обществе, чем мое. Назовите профессию, любую профессию: учитель, врач, пожарный, таможенник, кровельщик, скотовод, охранник, политик, проститутка, даже бессмысленный «консультант», – любая из них неизмеримо важнее для поддержания человеческого общества, чем любой романист, во все времена.

Однажды в телесериале «Студия 30» я услышала забавный диалог, в котором была необыкновенно лаконично сформулирована та же идея. Джек Донаги высмеивал Лиз Лемон, утверждая, что писатель – это абсолютно бесполезный для социума элемент. Она же пыталась доказать свою важность и значимость.

Джек. В каком, например, качестве ты могла бы послужить людям в мире постапокалипсиса? Да ни в каком!

Лиз. Странствующего барда!

Джек (презрительно). Радиоактивной канарейки!

Думаю, Джек Донаги был прав, но это не обескураживает меня. Наоборот, все просто чудесно. Тот факт, что я провожу всю жизнь, занимаясь объективно бесполезными вещами, означает, что я живу не в постапокалиптической антиутопии. Он означает, что у меня нет необходимости заботиться только и исключительно о том, как выжить. Этот факт означает, что в нашем мире пока еще хватает места для такой роскоши, как воображение, красота и чувство – и даже для легкомыслия.