Книга Секретная агентура - Эдуард Макаревич

К апрелю 1916 года Николай Гумилев получил звание прапорщика и назначение в гусарский Александрийский полк. Достойное продолжение службы, которая началась для него полтора года назад. Тогда Гумилев записался добровольцем в лейб-гвардии Уланский полк, чтобы попасть на войну с «германцем». Уже через полтора месяца в полку его признали заправским кавалеристом, и война, на удивление, стала его праздником. Он был храбр и решителен в бою. Но всегда чувствовал черту, за которой смерть. Может, потому ему и сопутствовала удача. Удачливых берут в разведку – в высший класс военного дела. И его взяли. Войсковая разведка – удел смышленых и закаленных бойцов. Это хорошо понимаешь, читая гумилевские заметки о рейдах во вражеский тыл. В них азарт охоты, романтика приключений и кровь врага. Вот эта из «Биржевых ведомостей» от 8 января 1916 года.

«Только на охоте за крупными зверьми, леопардами, буйволами, я испытал то же чувство, когда тревога за себя вдруг сменяется боязнью упустить великолепную добычу. Лежа, я подтянул свою винтовку, отвел предохранитель, прицелился в самую середину туловища того, кто был в каске, и нажал спуск. Выстрел оглушительно пронесся по лесу. Немец опрокинулся на спину, как от сильного толчка в грудь, не крикнув, не взмахнув руками, а его товарищ как будто только того и дожидался, сразу согнулся и, как кошка, бросился в лес. Над моим раздались еще два выстрела, и он упал в кусты, так что видны были только его ноги.

– А теперь айда! – шепнул взводный с веселым и взволнованным лицом, и мы побежали. Гремели выстрелы, скакали кони, слышалась команда на немецком языке. И прямо перед собой в перелеске я увидел лисицу. Пушистый, красновато-бурый зверь грациозно и неторопливо скользил между стволов. Не часто в жизни мне приходилось испытывать такую чистую, простую и сильную радость. Где есть лисица, там, наверное, нет людей. Путь к нашему отступлению свободен».

Но ведь он не только разведчик, он сначала поэт, и поэт уже известный в петербургских кругах. Война – его стихия, и он пытается постичь ее поэтическим чутьем. Может быть, это чутье и отводило от него смерть. В 1915 году на фронте он рождает такие строки.

Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня.Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земногоВ этот страшный и светлый час,От того, что господне словоЛучше хлеба питает нас

И залитые кровью неделиОслепительны и легки,Надо мною рвутся шрапнели,Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,Это медь ударяет в медь,Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовыеИли воды гневных морей,Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,Словно девушку, в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.

Когда еще не было войны, он путешествовал по Африке. И там прошел первые ступени «приключенческого» ремесла. Тем ремеслом была охота, в которой главное – погоня и добыча. Настрой авантюриста, дух конквистадора нарабатывался в африканских прериях, а закреплялся уже в болотах Восточной Пруссии.

На излете войны этот дух добровольно привел его во Францию, в русский экспедиционный корпус, сражавшийся против Германии в составе союзных французских войск. Здесь его тяга к приключениям, подхваченная рукой судьбы, привела теперь уже в русскую агентурную разведку. Записка об Абиссинии – лучшее свидетельство его агентурного дарования. В этой записке он сугубо профессионально обрисовал мобилизационные возможности Абиссинии для пополнения союзных войск. Первый, но весьма удачный опыт агента.

Гумилев и дальше занимался бы этим увлекательным делом, но в России грянула Февральская революция. Пала царская власть. Великая трагедия для монархиста. А ведь Гумилев был настоящим, верующим монархистом. «За веру, царя и Отечество!» – это он принимал серьезно.

Грянула Октябрьская революция. Теперь рухнуло все окончательно – армия, уклад жизни, государственное устройство.

Гумилев мчится в Петроград. Неизвестность пугает, но и манит тоже. Надо жить. А жить – значит, сочинять. Ведь он прежде всего поэт. Уже в прошлом уланский полк, Франция, разведка. А в настоящем – голодный Петроград мая 1918 года. Петроград еще относительно спокоен, еще не началась гражданская война, еще не занялось пламя белого и красного террора.

Сначала Гумилев решает свои семейные дела – разводится с Анной Ахматовой. Два больших поэта, два не пришедшихся друг другу человека, не могли быть рядом. Несовместимость, ставшая конкурентной. Скоро он женится на милой, домашней Анне Николаевне Энгельгардт. Но это для него все где-то рядом – развод, женитьба. Душа живет иным – поэзией.

Максим Горький чтит его как поэта и поэтического переводчика. Есть за что – образован, энциклопедически оснащен, художественно безупречен. Горький зовет его в издательство «Всемирная литература» вести вместе с талантливейшим Александром Блоком поэтическую серию. Разве можно отказаться от столь заманчивого предложения – выпускать мировую литературу?

Неистов в работе Гумилев. В его переводе, под его редакцией выходят достойные сочинения – «Баллады о Робин Гуде», «Баллады» Роберта Саути, «Поэма о старом моряке» С.Кольриджа, цикл китайских стихов «Фарфоровый павильон», вавилонский эпос о Гильгамеше, и еще Гейне – стихи и поэма «Атта Троль». Ему и жалованье положили в 2 тысячи рублей. Госслужащий все же!

Гумилев привлекает не только образованностью, но и ученым умом. Потому вместе с К.Чуковским и Ф.Батюшковым берется за книгу по теории перевода. Эта теория и продолжающая ее теория поэтики становятся его новыми музами. Первые главы книги о поэтике и стилистике уже лежат на его письменном столе стопкой страниц, напечатанных на «Ундервуде», добытом с большими сложностями в Петрограде.

Холодная школа Брюсова – поэта-символиста отраженно блестит в Гумилеве тех времен. Но эта школа ему по душе. Потому что его поэтическая душа рациональна, его поэзия, как теория, сверкает отточенностью и логикой форм. Это не женственный Северянин и мятущийся страстный Блок. Это Гумилев, чья философия в холодных выверенных строках беспощадного анализа всемирного бытия. В своем «Заблудившемся трамвае» он выразил это с математической силой и с завораживающей страстью.

Мчался он бурей темной, крылатой,Он заблудился в бездне времен.Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.

Поздно. Уже мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трем мостам.

Где я? Так томно и так тревожноСердце мое стучит в ответ:«Видишь вокзал, на котором можноВ Индию Духа купить билет?»

Вывеска. Кровью налитые буквыГласят: «Зеленная», – знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМертвые головы продают.

Понял теперь я: наша свободаТолько оттуда бьющий свет,Люди и тени стоят у входаВ зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,И за мостом летит на меняВсадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.

Верной твердынею православияВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравииМашеньки и панихиду по мне.

Закономерно, что именно Гумилев, почувствовав исчерпанность символизма, сконструировал вместе с другим поэтом, талантом пониже, Сергеем Городецким, новое литературное течение – акмеизм. «Акме» с греческого – вершина чего-либо. Акмеизм гумилевский еще больше чем в символизме, обращен к реализму. Символизм бросался то в объятья мистики, то теософии, а акмеизм точно держал курс на самоценность каждого явления, каждой детали, каждого штриха жизненных впечатлений. Никакого единения с потусторонним миром, максимальное соответствие слов предмету изображения, единое отношение ко всем проявлениям жизни – от мелочей быта до великих открытий и событий. Только так можно художественно объять мир. Почти математическая теория поэзии. Она определяла его поэтический стиль. Да и не только его. Ею дышала стилистика и Брюсова, и Мандельштама. Но она не совмещалась ни со словом Блока, ни со словом Ахматовой и Есенина.