Книга Дело Арбогаста - Томас Хетхе

— Где Михаэль?

— Он с Эльке. Она привезет его на кладбище.

— Как у него дела?

— Растет. Буквально не по дням, а по часам.

Арбогаст кивнул.

— А почему он мне не пишет?

— Я и сама его ругаю. Но он ни за что не хочет.

И вновь Арбогаст кивнул.

— А уже есть покупатель?

— Да. Но ты его не знаешь.

— Поступай, как хочешь.

— Адвокат пришлет тебе договор, когда тот будет готов. Но вообще-то дела так быстро не делаются.

— Тогда я малость тут осмотрюсь, пока не стало слишком поздно.

— Изволь.

Зал, в который он когда-то привез бильярдные столы, был пуст. Катрин удалось продать все двенадцать столов вскоре после его ареста, правда, по дешевке. На половицах до сих пор длинные царапины — столы сперва втаскивали сюда, а потом вытаскивали. Окна занавешены, и в зале было очень темно и мрачно, пока конвоиры не открыли дверь, чтобы не упускать его из виду. Свет упал на длинный, застланный скатертью стол, который Катрин, готовясь к поминкам, выставила, как когда-то, на середину зала. Арбогаст узнал старый бело-голубой кофейный сервиз и серебряные приборы, которые раньше выкладывали только по воскресеньям и на праздники. Он провел рукой по скатерти и осторожно поправил указательным пальцем вилку для жаркого.

— Ты ведь к нам позже присоединишься? — спросила Катрин, стоя уже в дверях.

— Нет, мне нужно будет вернуться.

Он покачал головой и напоследок хорошенько огляделся по сторонам в старом зале.

— Но мне хотелось бы кое-что отсюда забрать, — сказал он, обнаружив ящик на подоконнике.

Оба охранника ждали у дверей, пока он аккуратно обтирал от пыли буковое дерево и тонкие металлические шарниры. Возле ящика на подоконнике валялись дохлые мухи, была паутина, стопкой лежала ветошь, которой стирают пивные подтеки.

— А что это такое? — спросила Катрин, когда он вышел из темного банкетного зала.

— Мои бильярдные шары, — ответил Арбогаст, показывая ящик конвоирам с тем, чтобы они смогли проинспектировать его содержимое.

Катрин промолчала. Но по ее взгляду он догадался о том, что она вспомнила, как много значили для него эти шары. Она даже позволила себе усмехнуться, и он отвел глаза. Позже, когда они все вместе отправились на кладбище, Арбогаст с изумлением обнаружил, что Катрин ездит на голубом фольксвагене-“жуке”, а он даже не знал, что она обзавелась правами. На протяжении всей поездки к церемониальному залу кладбища, в котором, как он знал, проводили в последний путь и Марию Гурт, Арбогаст держал ящик с шарами на коленях.

Охранники остались у входа в маленькую часовню, подслеповатые окна которой превращали свет летнего дня в тусклое мерцание. Арбогаст, подойдя к открытому гробу и затем понуро усевшись в первый ряд, чувствовал, что его буквально пожирают глазами. Здесь было прохладно. Лицо матери, в последние годы высохшее, было полуутоплено в белую шелковую подушку, оно казалось таким чужим, что Арбогасту пришлось напомнить себе, кто она. Гроб утопал в цветах и венках. Помадой она никогда не пользовалась, подумал он, и печаль нахлынула, он едва не расплакался. Посмотрев в сторону, он увидел детей, в свою очередь, глазевших на него с нескрываемым любопытством. Никого из них он не узнал. В конце концов родители одернули маленьких невеж. Взрослых Арбогаст узнал почти всех, узнал, даже не глядя в лица, а тех, кого не узнал, “вычислил”, исходя из того, с кем рядом они уселись. В какой-то момент маленькая дверца возле алтаря отворилась и предстал молодой священник. Арбогаст открыл ящик у себя на коленях и уставился на бильярдные шары. Он не отвел от них взгляда на протяжении всей церемонии. Черный шар и два кремово-белых так уютно угнездились в синем бархате, что поневоле пришло на ум обнаженное женское тело.

16

В начале 1964-го Арбогаста вызвал к себе начальник тюрьмы; таким образом он попал в этот кабинет во второй раз за все годы, проведенные в Брухзале. Сначала Меринг осведомился, как Арбогаст поживает, и тот ответил, что все прекрасно. Но сразу же догадался, что вызвали его из-за цеха, железобетонное здание которого возвели прямо в тюремном дворе с тем, чтобы перенести туда здешние мастерские.

— Прежде всего, Арбогаст, тем самым решающим образом улучшается условия труда, ведь до сих пор, как вам известно, работы производились во всех четырех флигелях на чердаке и в подвальных помещениях. Но главное, нам хочется избежать того, чтобы заключенные работали прямо в камерах.

Поняв, куда клонит Меринг, Арбогаст не на шутку рассердился и начал лихорадочно соображать, как бы ему возразить. Ему никак не хотелось оказаться на общих работах. Разве саму эту проклятущую тюрьму воздвигли не для того, чтобы заключенные не мешали друг другу?

— В последние годы труд в камерах вызывает все больше нареканий. — Меринг заметил страх и злость в глазах Арбогаста. — Но ведь для вас это не проблема, не так ли?

— Разумеется, нет.

— Вот и прекрасно, Арбогаст. Скажите, сколько лет вы уже у нас находитесь?

— Девять лет, господин директор. А перед тем — два года в следственном изоляторе в Грангате. А в чем дело?

— Девять лет! Это очень серьезный срок.

Меринг пристально поглядел на Арбогаста. Слишком давно он занимался заключенными, чтобы не понимать, что творится сейчас у одного из них в душе. Ничто не страшит узника так, как перемены. Камера — это его твердыня. Но, как знать, может быть, в ближайшем будущем одиночные камеры вообще отменят?

— Время не стоит на месте, Арбогаст, — задумчиво произнес Меринг, не сводя глаз с заключенного. — Время не стоит на месте.

Арбогаст кивнул, не понимая, к чему клонит начальник тюрьмы.

— И что же, вы полагаете, будто с другими никаких проблем?

Странно, подумал Арбогаст; мысль о том, что ему могут причинить какие-нибудь новые неприятности, не посещала его так долго, что ее нынешний приход даже позабавил. Он поневоле усмехнулся. Где-то в начале своего заключения здесь Арбогаст, как и теперь он прекрасно помнил, принялся объяснять всем и каждому, что он невиновен, в результате чего его стали всячески избегать, а однажды даже затеяли драку на лестнице. Потом все прекратилось, он не зафиксировал в сознании, когда именно. Только вот говорить ни с кем он так и не начал. Хуже того, когда ему случалось что-то сказать, у него изо рта вырывался практически шепот, он боялся, что вообще потеряет голос. Стоило ему сказать несколько слов, как в горле у него пересыхало и нападал кашель, мешая говорить дальше. И даже после того, как врач успокоил его: отсутствие речевой практики само по себе не может привести к немоте, он порой побаивался, что просто не сможет ответить на какой-нибудь заданный невзначай на прогулке вопрос.

— И чему вы сейчас улыбаетесь?