Книга Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Схема Панкова важна новым раскрытием старого тезиса о благочестивых мотивах. Автор рассматривал грамоты как награду духовенству за помощь в борьбе с удельными князьями. Отсюда уже был один шаг до признания самих грамот орудиями междукняжеской политической борьбы. Однако этот шаг означал бы огромный качественный скачок, переход на позиции Н. Г. Чернышевского. Панков лишь показал тот поворот, который следовало придать тезису о благочестии, чтобы поставить его с головы на ноги, но сам остался на идеалистических позициях, считая жалованные грамоты актами благодарности, т. е. пассивными свидетелями, а не активными орудиями политической борьбы. Более того, он буквально переписал аргументацию Мейчика, доказывая не политические, а юридические причины «слабой исполнительной силы» жалованных грамот[211].

Дальнейшую судьбу иммунитета Панков трактовал в духе К. А. Неволина, Д.М. Мейчика, М.Ф. Владимирского-Буданова. Вслед за Неволиным он считал, что централизованное государство в ходе постепенного ограничения иммунитета ликвидировало его совсем (иммунитет светских землевладельцев – в XVI в., духовных – в XVIII в.)[212]. Все основные предпосылки для ликвидации церковно-монастырских иммунитетов, по мнению Панкова, были уже в XVI в. (сокращение казенных платежей с земель духовных корпораций, уменьшение заинтересованности правительства в монастырях в связи с уничтожением уделов и др.). Однако задержка секуляризации произошла, согласно Панкову, в силу мировоззрения тогдашнего общества, которое считало необходимым материально обеспечивать «устройство душ» и вообще испытывало благоговение перед духовенством[213]. Не совсем четко объяснял Панков фактическую разницу между владениями, имевшими жалованную грамоту, и владениями, не имевшими таковой. В XVI в., полагал он, положение крестьян в пожалованных вотчинах было не легче, чем в других землях, но крестьяне туда стремились лишь в надежде получить кратковременную льготу: монастыри давали ее вследствие большей своей материальной обеспеченности по сравнению с бестарханными светскими феодалами.

Панков считал, что в ранний период (до XVI в.) крестьянство являлось свободным населением иммунитетных вотчин и лишь затем стало попадать в личную зависимость от землевладельцев[214]. Однако рост этой зависимости автор связывал не с экономической структурой феодальной собственности на землю, а с закрепостительной политикой правительства. Из своего обзора Панков сделал следующий вывод: отмена иммунитета привела к закрепощению высшего сословия, в конце XVI в. правительство закрепостило и крестьян. Таким образом, Панков вполне солидаризировался с представителями теории надклассового характера государства и всеобщего закрепощения сословий[215].

Эклектизм концепции Панкова основывался на полном игнорировании феодальной формы земельной собственности. Недаром земельных собственников автор иногда называл «капиталистами». Иммунитет рассматривался Панковым как простое дополнение к землевладению, часто как доходная статья.

В работе Панкова большой документальный материал (опубликованный и частично архивный) был систематизирован по княжествам, и при этом прослеживалось постепенное ограничение иммунитета. Автор справедливо отметил более ограничительный характер политики Москвы по сравнению с удельнокняжеской и стремление московского правительства XVI в. ликвидировать освобождение от важнейших налогов и не давать права суда по самым тяжконаказуемым видам преступлений. Как и Покровский, Панков усматривал в этом прежде всего попытку отобрать наиболее доходные статьи. Вместе с тем он правильно угадывал в ограничениях стремление к стеснению «иммунитетной независимости»[216] (т. е. задачу политическую). Однако, подобно своим предшественникам (Неволин, Мейчик, Владимирский-Буданов), Панков не выдвигал мысль, что правительство было не в состоянии, сохраняя феодальное землевладение, уничтожить «последние остатки иммунитетной независимости».

Таким образом, в книге Панкова делалась попытка объединить близкие между собой составные части схем Неволина – Милютина – Павлова-Сильванского, с одной стороны, Горбунова – Мейчика – Владимирского-Буданова – с другой. Основное противоречие этих двух больших направлений в историографии иммунитета состояло в полярном решении вопроса о происхождении и природе иммунитета. Однако, рассматривая происхождение грамот, Неволин, Горбунов и др. при всех отличиях их концепций друг от друга считали активным началом государство. Именно оно было заинтересовано в выдаче грамот (либо ради ограничения иммунитета, либо в силу благочестия и т. п.). В этом же духе решал вопрос о выдаче жалованных грамот и Панков.

Завершающему этапу развития историографии феодального иммунитета в дореволюционной России предшествовал ряд новых крупных и мелких публикаций жалованных грамот церковно-монастырским учреждениям и светским лицам[217]. Оживленное обсуждение природы феодального иммунитета в 1915–1917 гг. сопровождалось интенсивным исследованием ханских ярлыков[218]. Между развитием дипломатики жалованных грамот и дипломатики ханских ярлыков существовала довольно устойчивая связь, проявившаяся в годы первой революционной ситуации (1859–1861) и в 1915–1917 гг.

В 1915 г. был издан курс лекций по русской истории М.К. Любавского[219]. Иммунитет Любавский рассматривал как «льготы» и «изъятия»[220], т. е. считал его чисто юридической категорией. Автор не сомневался в том, что источник иммунитета – княжеское пожалование. В этом смысле он вполне следовал за Милюковым: «Князья сделались у нас на Руси территориальными государями прежде, чем создалось боярское землевладение, которое развивалось уже под покровом и в зависимости от княжеской власти»[221]. Автор прямо отвергал мнение Павлова-Сильванского о независимом происхождении боярского землевладения[222].