Книга Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

– Я уже записала. Ищу.

– Опять будешь скачивать аудиовариант? А не возникает ли привычки «читать» ушами? И не раздражает чужая подача? Мне кажется, в чтении книги третий лишний. Старые мастера читали прозу иначе. Дозированно. Спектакль. Личное отношение. Индивидуальность исполнителя – одновременно демонстрация прозы и участие, углубление в нее в роли героя. Дмитрий Николаевич Журавлев, Яхонтов! Наизусть, разумеется, читали. Нет, это не чтение в том смысле, каково оно сейчас. Это – артистическое повествование, рассказ, глубоко проникновенный. Проживаемый. Интерпретация. Какие главы из «Войны и мира» у Журавлева! Болконский. Живой. Разный. Не констатация, процесс. Задача другая – театр. А у Яхонтова – Настасья Филипповна, не весь роман, только ее линия. Осторожно работает, с предельным вниманием к героине, скрупулезно исследуя, докапываясь до самой сути поступков, до сердцевины переживания. С ума сойти можно, как он эпизод с пачкой денег, брошенной ею в камин, подавал! Каждого участника события видишь, самое малое движение его души не упущено, весь мир автора и в нюансах, и в обобщениях – в одной сцене как в капле воды. А смерть ее, когда Рогожин и Мышкин ночуют рядом с ее телом! Тут и сострадание, и понимание чудовищности ситуации, и осознание невозможности иного хода событий. Мука такая… Печаль неизбывная и факт, голый факт, и сострадание к людям этим. И голос у Яхонтова, с этакой скрипучинкой на верхах, и густой в нижнем регистре. Да что там… Эпоха ушла. Впрочем, тебе может показаться старомодным это прочтение. – Старик помолчал. И внезапно: – А как Литвинов сказки читал! Хоть сказки слышала? Или Мария Бабанова! «Маленького принца» не слышать – себя обокрасть. Тонечка Кузнецова еще читает… Какая у нее Цветаева! Вот что надо бы мне попробовать в Инете поискать. По-хорошему-то живьем бы Тонечку послушать, да уж вряд ли.

Через час я прилипла ушами к невыразимой мелодике бабановского голоса, слившегося с голосом белокурого ребенка, с голосом космоса и вселенского одиночества, с голосами нежности и тоски. Это не был просто человеческий голос. Это не был рассказ французского летчика. Это был мир – бездонный, прохладный, сияющий, спиралью несущийся в бесконечность.

За ужином я вернулась к прежней теме:

– Эта женщина, которая «наговорила» Мураками, мне кажется, книжку впервые перед микрофоном и прочла, такое впечатление, что текст ей совсем не знаком. И еще, она главы «Страны чудес без тормозов» читает с этакой простинкой, а «Конец света» заунывно трагически. Чтобы сразу было понятно, что с чем не надо путать, мухи, мол, отдельно, котлеты – отдельно. А все вместе, как будто для детей-подростков читает. Или нет, как будто от имени каких-то подростков, но не настоящих, а как бывает, когда детей в кино или в мультиках взрослые озвучивают.

– Тюзовская актриса, наверное.

– В смысле?

– Сейчас это понятие не так распространено, но раньше в каждом приличном городе был театр юного зрителя, сокращенно ТЮЗ. Там работали так называемые травести, амплуа такое, когда взрослые актрисы маленького роста детей играли. Пожилые травести – печальное зрелище. Анекдот такой ходил: ребенок во время спектакля спрашивает: «Мама, а этот старенький мальчик еще придет?» Вот эти «старенькие мальчики» – располневшие тетеньки, теперь, видимо, записью аудиокниг зарабатывают на жизнь. – Старик смачно прихлебывал чай с настоящим лимоном, горьковатые лаймы ему уже порядком надоели, и он радовался тому, что в «big С» нам попались пупырчатые, светлокожие, крупные лимоны. Он зачерпнул очередную ложечку недавно самолично им приготовленного варенья из манго с ананасами и мелкими бананами, которое он умудрялся варить без сахара, и продолжил: – А по поводу романа, вот еще что: близка мне мысль о том, что память человеческая о себе в прошлом – великое явление. Я бы склонен был более серьезно относиться к буддизму, если бы не эта загвоздочка в понятии о цепи реинкарнаций – отсутствие памяти у личностного Я. Полный провал в знании, что было со мной до этой жизни, что именно я делал не так, или, наоборот, в чем я был праведен. Вот эта потеря памяти, самоидентификации, лишает возможности осмысления себя во времени. Отсутствует память о себе – отсутствую я в прошлом. И нет надежды осознать себя в будущем воплощении. А раз себя не осознаю, значит, меня нет. Вернее, не было до этого, и не будет после. Вместе с тем если бы имелась эта память, это была бы уже не религия, потому что все имело бы конкретные доказательства, отпала бы необходимость веры как таковой.

Я была согласна со Стариком, более того, проблема осознания себя в прошлом, не в иной жизни потока реинкарнаций, а в сравнительно недавно ушедшем времени, мучила меня. Во мне жили две памяти, слившиеся в одну и переставшие существовать раздельно. Многое из того, что происходило с моей бывшей мужской ипостасью, казалось мне, исчезло или видоизменилось, исказилось. Я не смогла бы рассказать подробности того моего детства, как и детали, скажем, отрочества меня-девочки. Но какая-то новая память, которая удерживает точные эмоциональные ощущения меня нынешней в том, что будто бы происходило со мной десять или пятнадцать лет назад, властно занимали в моем сознании место потерянных событий. Созидалось небывшее прошлое. Миф? Складывался ли он из обрывков двух реально существовавших когда-то детств? Не знаю. Память тех дней почти совсем утеряна. Можно было бы пойти к моим матерям, к двум отцам, задавать вопросы, пытаться восстановить две отдельно существовавшие цепочки событий, но зачем? Чтобы записать их и хранить в виде, скажем, звучащего текста то, что я уже никогда не смогу сопрячь с собой? Это отсутствие интереса к истинной истории моих двух прошлых бытований поначалу пугала меня. Вот так и теряют себя? Но я уже давно не те два человека и даже не единое целое, равномерно составленное из тех двух. Ни у одного, ни у другой не было столь ярких способностей в физике или биологии, какие проявились у меня теперь. Те, досоединенные, имели склонности к предметам, не более, они не обладали знанием априори, которое жило теперь во мне. Это было плюсом новой ипостаси. Но минусом, как я это ощущала поначалу, была потерянность в половой принадлежности. Внешне я – весьма симпатичная, с тонкой талией и округлыми бедрами, с узкими щиколотками и запястьями, с изящными повадками и легкой походкой курносенькая шатенка. Девушка. Бесспорно. Внутренне я не ощущаю себя чем-то конкретным. Более того, на сегодняшний день я потеряла необходимость в самоопределении. Мне надоело об этом думать, сомневаться, прислушиваться. Мое сексуальное Я искало и находило отклик не в особях противоположного или того же пола, а в ином, не половом проявлении и взаимодействии. Внеполовая сексуальность. Эротизм, никак не связанный с половой принадлежностью. Вот моя новая ипостась. Вот физиологическое открытие, сделанное помимо моей воли. Мое отношение к действительности не мешает мне ценить женскую и мужскую красоту, понимать их взаимные влечения, притяжения, осознавать, сколь важна для них половая привязанность друг к другу. Меня несколько раздражают геи своей истеричностью и постоянной сексуальной озабоченностью, я спокойно отношусь к лесбиянкам, красивые даже вызывают во мне симпатию – все как у многих людей. Но я прекрасно понимаю, что я вне нормы. Не вписываюсь в общепринятые рамки. Это уже мало тревожит меня. Я констатирую факт, оставаясь почти хладнокровной. Думаю, в дальнейшем я перестану вообще об этом думать.