Книга Эта страна - Фигль-Мигль

Через двадцать минут полковник Татев, рассеянно напевая: «Мы будем вместе, я знаю, таких, как я, не бывает», вышел на дорогу, помахал удостоверением перед приглянувшейся машиной, сел в неё и дал водителю адрес Климовой.

Мы уходим, за нами закрывают дверь, и тогда-то всё и начинается. Только социопат, всё богатство мира носящий с собою, вполне свободен от любопытства и желания знать, какие разговоры, тайны и замыслы поднимаются у него за спиной волшебным чертополохом: сунься и пропадёшь, сунься – и утонешь. Саша искал Брукса, а наткнулся на Посошкова, которого, положа руку на совесть, вот прямо сейчас предпочёл бы не видеть. Он и без того изводился, гадая, что наговорили Ивану Кирилловичу его товарищи, и хотел изводиться поодаль, не глядя в глаза, потому что мало ли что в этих глазах подметишь: стыд, например, или – уже получше – негодование. И зачем он, никого не предупредив, пошёл к мэру? Решил сделать доброе дело. Отлично сделал.

– Александр Михайлович!

– Иван Кириллович… Как вы?

– Я должен принести вам извинения.

– Нет, нет… За что?

– За приём такой неловкий. Мне сказали, вы испугались?

– Я сам виноват, что без приглашения.

У профессора Посошкова был усталый и огорчённый вид. Саша почувствовал себя таким виноватым, что начал рассказывать об успехах демократии на постсоветском пространстве. В Германию опять можно поехать – куда там, во Фрайбург? Если позовут и дадут денег на билет.

– Люди озлоблены. Они не понимают. Не могут простить.

– Я бы тоже не простил, если бы меня в награду за все труды расстреляли.

– Господь с вами, я разве об этом. Я говорю о современности. О том, с чем мы столкнулись: роскошь в столицах, новые хозяева на заводах. А я помню, как строили эти заводы. Сколько людей погибло. И по факту получается, что мы погибли для того, чтобы ваши, как вы говорите, олигархи могли покупать себе самые дорогие в мире яхты.

– Они теперь и ваши тоже. Олигархи.

– Нет, нет…

– Дядя Миша – ну, который называет себя комендантом вашего общежития – сказал, что наша жизнь больше всего напоминает ему ту, что была перед войной… Он имел в виду Первую мировую. Я ответил, что он нам льстит.

– Михаил Алексеевич… как же… Мировой судья… Депутат Второй Думы… Во Временном правительстве работал… Представьте, я с ним сталкивался и в предвариловке у Чеки, и после, в ссылке.

– Он… князь?

– Князь? Даже не столбовой. Дед его потомственный и чуть ли не из кантонистов. Понравился вам, да? Это он умеет. Любезный сплетник. Ну а соседа его… повидали?

– Кошкина? Да.

– Он из ГПУ.

– …Не похож как-то.

– Вы кого-то с рогами ждали и общематросского вида? У нас в Нарымском крае староссыльные умели вычислять шпиков в таких людях, которые без воротничка чувствовали себя голыми.

– И много их было?

– Через одного.

– …А кто тот человек, который в тридцать четвёртой комнате самый главный?

– Самый главный в тридцать четвёртой – я, – сказал Посошков, не удерживая смеха, и Саша, не веря себе, увидел, что он вовсе не такой музейный, портретный, как сперва показалось.

– Вы, наверное, о Вацлаве. Я вас познакомлю по-человечески. Ему крепко досталось, но он отойдёт.

– А вы сами… отошли?

– Я не знаю. Легко умереть в сознании своей правоты, и очень трудно – чувствуя, что ошибался. А потом воскреснуть и узнать, что всё-таки был прав.

Полковник Татев, уже в джинсах, но босой и в незастёгнутой рубашке, стоит у окна, а Климова, удобно откинувшись на груду подушек, курит и поигрывает хлыстом.

– А чего ты ожидал? Что он у меня здесь под кроватью прячется?

– В таком роде, – говорит Татев, не оборачиваясь. – Где же ещё? Передай ему, если вдруг увидишь, что сам он мне неинтересен. И я мог бы помочь на взаимовыгодной основе.

– И на кого он должен будет дать показания?

– Ну какая разница? Он не в том положении, чтобы перебирать. Барабань, – напевает он старый шлягер, – барабань… кстати, тебя уже допрашивали?

– Нет. Майор наш местный побеседовал…Знаешь, на чём первым делом прокалывается мужчина, когда идёт налево? Покупает себе новые трусы.

– Новые трусы нужно брать из уже купленных женой.

– Логично. Но никто так не делает.

– …Как думаешь, кто стрелял?

– Наверное, тот, кто не хочет его ареста.

– Или тот, кто об аресте не догадывался?

– Не вижу смысла.

– Его здесь и нет. Это не смысл в нашем понимании, а революционная целесообразность.

– …Не понимаю.

– Я думал, ты отслеживаешь, что в городе происходит. И в стране заодно.

– Зачем?

– Затем, что в твоём бизнесе нужно держать руку на пульсе. Ты с заменой определилась?

– Василий Иванович пока что не в гробу.

– Ho вряд ли платёжеспособен.

– И в разных передрягах бывал.

– Забудь. Всегда есть самая последняя передряга.

– Да, но как её угадать?

– …Ты к нему неужели привязалась?

– Я ко всем вам привязываюсь. По-своему.

– …

– Когда хочешь, чтобы тебе не поверили, говори правду. Лучшего способа не существует.

Пятница для Саши началась вот с чего: в дверь номера небрежно постучали, хозяйски вошли, и пухлый, бледный, отдалённо нахальный молодой человек, скороговоркой представившись, показал ему, воздевая, прозрачный пакетик с его собственной визиткой.

– Как вы это объясните?

– Это моя визитка, – сказал Саша, демонстрируя полную готовность к сотрудничеству.

– А фамилии на ней чьи?

Если бы доцент Энгельгардт в своём злополучном списке на обороте визитки перечислил всех, с кем познакомился, и ещё одного, запавшего в память, получилось бы так:

Иван Кириллович Посошков

Брукс

Кошкин

Фёдор

дядя Миша

ужасный человек в сером костюме –

так себе списочек. Поэтому назвал он только двух: Брукса и Посошкова. Брукса – без имени, но тому и одна фамилия хорошо шла.

– Это воскрешённые.

Следователь поскучнел.

– Василий Иванович никогда не занимался воскрешёнными лично. Это федеральная программа.

– Да это я, а не Василий Иванович. Я приходил спросить, нельзя ли что-нибудь сделать в смысле трудоустройства. Сто раз уже всем вам рассказывал.