Книга С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги - Николай Коротков

Выше по течению, у слияния Таволги и Бунарки, огороженная добротным дощатым забором, располагалась колхозная пасека. Ровно насаженные там крыжовник, смородина, акации – по-хозяйски заботливо ухожены. Чистая водичка, разноцветье трав, полюшки с гречихой, викой, рапсом обеспечивали пчёлкам хороший медосбор. Дела там вершил любитель и знаток своего дела, всеми уважаемый пасечник

Двухэтажная старая мельница, на дальнем плане справа – старообрядческое кладбище. 1960-е годы

Здесь когда-то размещалась пасека

По высохшему руслу реки теперь проложена дорога

Назаров Савва Лаврентьевич. Общение с ним доставляло удовольствие: по-крестьянски рассудительно, он с юморком и полуулыбкой любил посмешить и рассказать какую-то небылицу или притчу. За крестьянским инвентарем, будь то грабли или вилы деревянные, шли тоже к Савве Лаврентьевичу. Снасти у него получались ловенькими, и продавал он их за чисто символическую цену. С уходом его на заслуженный отдых пасека так же, как и мельница, захирела и умерла. Нет там сейчас ничего. Пересохла обрубленная Бунарка – один ложок от неё остался.

Вспоминается телефильм кинорежиссёра и артиста Никиты Михалкова о состоявшейся в Красноярском крае встрече его с писателем-прозаиком, знатоком жизни, быта и характеров простых людей, Виктором Астафьевым. При поездке и ознакомлении с местными достопримечательностями им удалось посетить усадьбу старовера и отснять на плёнку условия жизни его и его большой семьи. За детали не ручаюсь, а суть помнится досконально. Основательное строение главы семьи, вокруг настроенные добротные дома многочисленного семейства – сыновей и дочерей с зятьями, кругом царит простота, порядок, кротость, взаимоуважение и почитание. Скотины и птицы – множество… После всего увиденного – обоюдно-однозначное мнение: чем больше таких семей, тем быстрее воцарится в стране порядок. Прощаясь, старовер также подтвердил желаемое: «Только бы не мешали власти, а жить-то мы знаем как…».

Да! Это – там, а у нас вот иначе… Состарились, поумирали закоренелые сельчане. Поразъехалась молодежь, затерялась в чужой, несвойственной им городской среде. Те самые, кто тут появлялся на свет, те, у кого тут зарыта пуповина, взращенные этой землёй с её одухотворяющей простотой, русской красотой, давшей жизненные силы, – те самые и предали её, поменяв сельские просторы на сутолоку городов и тесноту условного благоустройства городского жилья. Болит, болит о том душа, и сами собой рождаются строки-вздохи, печальные и покаянные…

Что-то разом кольнуло в сознании,Будто знак снизошёл от Всевышнего…Голос почудился, как заклинанье.Не устыдись покаяния излишнего!

Мысли сумбурные вьются тревожно…Хватит! Довольно верёвочке виться!В тишь родовую, грешивший безбожно,Сердцем зовусь – за грехи повиниться.

К чему я устой жизни праведный древний порушил?А сколько вокруг вертопрахов таких,Поменявших раздолье почтенной деревниНа затхлость бетона квартир городских?

Бреду ступнёй усталоюПо нивушке заброшенной…На родину на малуюОтступник – гость непрошенный…

Нагулялось, дитятко?Бездумная головушка!Весь – со всем:Ни выкладки, ни двора, ни колышка…

Вот бывшая школа, скверик… На взгорке –Очерки крова – родимый порог…Блеклые, пыльные ставенок створки…Тишь и безлюдье, да пустошь дорог.

Пряслицы набок. Репейник с крапивойОседлали знакомый загривок тропы.Дом, словно путник с картины унылой,Тяжкой заложник судьбы.

Корни древа здесь зло окромсала война,Накатившись грозой…В довесок, молчком, похоронки писалаС наказом, – умыться слезой.

Мать – скорбной слезой материнской,Вдова – горькой вдовьей слезой,Сыны – чистой детской слезинкой,Разбавленной чёрной тоской.

Сколько кого не достало –Стало понятно потом…Много же мест вспустовалоЗа большим за семейным столом!

Только с этого «потом»Ни снадобье, ни зельеНе вернули в добрый домБывшего веселья.

Затаился сиротски… Такой постаревший.Не сладко, знать, жить одному!Я подошёл, головой поседевшейПрислонился к пустому окну.

Покаянное молвлю прошение;С пристрастием, истово, тихо молю, – С заблудшего снять прегрешение,Простить мне измену мою.

Полнокровный, уютный, приветный,Тепло очага он ревниво хранил.Ныне, как бобыль бездетный,Последнихлишившийся сил.

Поутру когда-то из бани «по-чёрному»Под майскую песню скворцаНесли по межгрядью по торномуС сырой пуповиной мальца.

Здесь ночью (по сроку-по времени)С седой повитухою – бабкой родной –Мать мной разрешалась от бремени…(Отец в ожидании ходил стороной).

Изменивши простору и полюшку,Тут оставил я милый порог –Приискать себе лучшую долюшку,Средь удушья цивильных дорог.

Поскотиной хвойной, ромашковой кромкою,Пришпорив невзнузданный пыл,В радужных думушках, с тощей котомкою,С лёгким сердцем с села уходил…

Мать, проводив за околицу,Что силы крепилась слезу удержать…(Молила потом Богородицу –сынку ниспослать благодать),

Не простившийся с детством, с отрочеством;Думал просто: пройдусь и приду…С грузом лет, убелённый и с отчеством,Возвернулся… Поклоны кладу…

Глаза прикрыл – пред ними, как с божницы,Иконно смотрят родственные лица…Во взглядах ни восторга, ни укора… – (Усопших не волнуют тени – косновение позора).

Обнимая простенок осевший,Бисер слёзный с ресницы смахну…Поплетусь, как старик овдовевший,Приходивший сюда ни к кому.

Под плач аккордов верного баяна,Напевом искренним поведаю о том,Как затерялась тропка средь бурьяна.В родительский состарившийся дом.

Петушиный крик, гоготанье гусей, кряканье уток и клёкание индюков, фырканье лошадок на извозе, с добавленным к этому скрипом санных полозьев или стуком тележных колёс, утренняя трескотня заводимых тракторов, гул доилок на фермах, тюканье отбиваемой на наковалёшке литовки, рокот комбайнов на обмолоте, шум зерносушилок на складах…