Книга Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Катерина только что завершила курс французского языка (еще одна ее мечта, которую я помог осуществить) и хотела попрактиковаться за рубежом. К новому году я сделал ей такой подарок: нашел для нее прекрасное место в парижском отделении компании одного моего хорошего знакомого. Он сам обратился ко мне с мыслью, нет ли у меня на примете надежного человека, и я сразу подумал о Катерине. Теперь она могла отправляться в Париж, ни о чем не заботясь, и оставаться там, сколько ей захочется. Когда я сказал ей об этом, она сначала бросилась мне на шею, визжа от восторга. А уже в следующую минуту едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Она поняла это по-своему, и для нее отъезд в Париж означал одно: мы расстаемся. Я говорил, что буду приезжать к ней (ты знаешь, я часто бываю там по делам) и что мы по-прежнему сможем видеться. Я расписывал прелести ее новой парижской жизни и возможности, открывающиеся перед ней. Она слушала меня и кивала, как будто соглашаясь, но глаза ее смотрели на меня с горькой улыбкой, словно она соглашалась на эту новую жизнь не по своей воле. Не знаю, что овладело мной тогда и откуда взялась во мне горячая уверенность, с какой я убеждал Катерину и настаивал на ее отъезде. Только однажды меня кольнуло какое-то неясное сомнение – а не напрасно ли я отсылаю ее в Париж? Но я тут же заглушил в себе эти мысли и больше ни на секунду не усомнился в том, что поступаю верно.

В следующем месяце мы прощались с ней, ужиная в нашем любимом плавучем ресторанчике. Прекрасно помню тот вечер. Катерина пришла нарядная, как-никак наш последний ужин перед расставанием, в платье цвета мальдивского неба (я терпеть не могу похоронно-черный, который так любят носить наши женщины), в ушах сапфиры, тоже мой подарок. Она казалась настроенной решительно, в лице читалась уверенность, и я обрадовался – значит, она оставила в стороне эмоции и оценила мой подарок по достоинству. Но я ошибался. Весь вечер мы говорили о том о сем, вспоминали время, которое провели вместе, смеялись, и оба немного грустили. Да, мне тоже было грустно расставаться с ней, хоть в тот вечер я еще не испытывал тоски. Напротив, я был в приподнятом настроении, шутил, заставляя смеяться и ее. Я не чувствовал грусти, скорее, я понимал (не мог не понимать), что мне будет грустно потом, когда она уедет, и это тоже одно из чувств, появившихся во мне благодаря Катерине, ведь до этого я ни о ком не грустил и ни по кому не скучал. Но я принимал эту грусть как неизбежность, как нечто само собой разумеющееся. У меня и в мыслях не было останавливать Катерину. А ей, бедняжке, именно этого хотелось больше всего. Бедная, славная моя девочка! До последней минуты она надеялась, что я остановлю ее или хотя бы намекну, как страшусь расставания с ней и как не желаю в душе ее отъезда. Скажи я хоть полслова, она бы бросила все и осталась со мной. Но я был чертовски самонадеян. И не дал ей ни единого шанса поменять решение.

Видя, что ничто во мне не меняется, что я, как и прежде, настаиваю на своем, и что отъезд ее дело решенное, как и наше с ней расставание, которое случится с минуты на минуту, стоит только официанту подать мне счет, Катерина собралась духом (вот для чего она готовилась), посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– Я хотела сказать тебе… Поедем вместе.

Что? Куда поедем? Зачем? Я с удивлением посмотрел на нее, как будто не понимал, о чем она.

– Мне не нужен Париж без тебя. Я не хочу ехать, если ты не поедешь со мной. Мне ничего не нужно, если нет тебя. Поехали! Ты же хотел обосноваться там, помнишь?..

Ее глаза смотрели умоляюще и твердо, и на секунду мне стало не по себе. В этом взгляде было все, о чем она думала эти долгие месяцы, все, чего хотела, о чем мечтала и о чем никогда не смела меня просить. В эту минуту она признавалась мне в любви. А что я? Я лишь удивленно поднял брови, словно бы все еще ничего не понимал. И вынуждал ее произносить вслух то, что я и сам прекрасно знал: когда-то я думал переехать в Париж и говорил ей об этом (пожалуй, это после моих рассказов она и увлеклась этой страной). С тех пор прошло много времени, и сейчас я даже не думал о том, чтобы переезжать. Куда мне в моем-то возрасте начинать новую жизнь? Катерина ничего больше не сказала. В ее глазах, я видел, угасла последняя надежда. Она съежилась, как будто получила пощечину. По лицу ее волной пробежали отчаяние, и боль, и понимание конца, и неловкость за себя и за откровенность, с какой она показала сейчас свои чувства. Я бормотал что-то, кажется, что мы с ней еще обо всем поговорим потом, когда она обживется на новом месте. Может, ей там еще и не понравится, кто знает? Одно дело летать туда на выходные, а другое жить. Просил писать мне почаще. Подал пальто, повел к такси. Развернул к себе. Обнял на прощанье. На рассвете, когда я, как обычно, лежал без сна, меня вдруг охватило странное желание поехать сейчас к Катерине. Зачем, спрашивал я себя? Чего я добивался? Остановить ее? Нет. Попрощаться еще раз? Проводить на самолет? Я не мог найти ответа, но мне отчего-то захотелось увидеть ее. Но я не поехал. Зачем волновать ее лишний раз, ей и так неспокойно. Вместо этого я собрался и отправился на работу, как всегда. Но все утро я не мог отделаться от мыслей о Катерине. Я сидел на совещании, а сам думал только о ней. Мне представлялась она, в аэропорту, с чемоданами вещей. Грустная, кроткая. Вот она проходит регистрацию, вот сидит в ожидании посадки и пьет кофе, вот садится в самолет. В час, когда должен был взлететь ее самолет, я стоял в своем кабинете и смотрел на часы. Нет, у меня не дрогнуло сердце, я не упал замертво. Со мной ничего не случилось. Просто я все думал и думал, и никак не мог отделаться от мыслей о ней.

Декабрь прошел в заботах. Было много встреч, на которых должен был присутствовать я сам – ты знаешь, что творится, когда мы закрываем год. Ко мне рекой текли посетители, из подаренных бутылок коньяков и виски секретари устроили рядом с моим кабинетом склад. Я был занят до самого Нового года. Мы были на связи с Катериной, и я старался изо всех сил, чтобы ей не было одиноко на новом месте. Я чувствовал за собой вину и потому с особым усердием слал ей цветы и кое-что для квартиры, делал подарки. Моя дорогая девочка, она и не думала обижаться на меня. Как всегда, она приняла все как есть и не стала больше возвращаться к тому разговору, как будто его и не было. Казалось, она чувствовала себя в Париже вполне довольной. Католическое рождество она встречала в компании новых знакомых, которым ее представили по моей просьбе (я не хотел, чтобы она осталась одна в этот семейный праздник). А с января она приступала к работе. Скучать ей было некогда.

Новый год мы встречали отдельно, впрочем, так было всегда: мы с ней праздновали его позднее, и она никогда не устраивала мне сцен из-за того, что я провожу новогоднюю ночь с семьей. Я обещал приехать к ней числа восьмого. Ты помнишь, в ту зиму мы с Наташей поддались на уговоры и поехали в Альпы. Вы еще шутили, что на Наташу положил глаз инструктор, итальянец. У Наташи и правда был с ним роман, и я об этом знал. Мне это было даже удобно: Наташа была рада остаться наедине со своим итальянцем, а я, не дождавшись условленного числа, вылетел в Париж. Мы провели с Катериной несколько дней. Все было вроде бы по-прежнему, и в то же время по-другому. Сначала я с облегчением отметил, что Катерина чувствует себя в Париже как дома. Никакой потерянности, грусти – напротив, она показалась мне даже более уверенной, чем дома. Принимала меня как хозяйка. И выглядела хорошо. В общем, Париж был ей к лицу. Она сказала, что на работе ее встретили дружелюбно и окружили заботой – она этого не ожидала. Благодаря такой поддержке (которую, к слову, организовал ей я) она быстро влилась в коллектив и жила полной жизнью. У нее уже завелись друзья, они вместе ходили по гостям и на вечеринки. Ее телефон разрывался. Она едва успевала уделять время мне. Тут я уже не знал, радоваться мне или нет. Я хотел свозить ее в Версаль – у нее не оказалось на это времени. Каждый раз, когда мы шли на обед или ужин, я ждал не меньше получаса – ее задерживали дела. Мне это было в новинку. Я был в растерянности и не понимал, как мне реагировать. И хоть она твердила, что это не так, я видел: мой приезд был ей не то, чтобы в тягость, но не ко времени. Она постоянно извинялась. А я постоянно ее ждал. Та поездка мне этим только и запомнилась. Как ни печально признавать это, но думаю, она вздохнула с облегчением, когда я уехал.