Книга Веселые истории про Антона Ильича (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Его прервал звук падающей расчески, которую выронила из рук Катерина.

– А что, по-моему отличная идея! – отозвалась «маменька». Она встала, осмотрела себя в зеркале, кокетливо поправила руками прическу и с довольной улыбкой повернулась к Катеньке:

– А ты что скажешь, а, Кать?

Антон Ильич сиял от счастья. Кажется, его план удался.

– Прекрасная идея, – процедила сквозь зубы Катенька.

– Ну тогда я жду вас. Давайте, заканчивайте тут побыстрее.

– Мы сейчас, мигом, – подхватил Антон Ильич.

Катенька глазами указала Антону Ильичу на раковину, стянула с его головы полотенце, наспех ополоснула волосы и пересадила его к зеркалу Не проронив ни слова, включила фен, и струя обжигающе горячего воздуха ударила Антона Ильича прямо по макушке.

– А стричься не будем? – робко полюбопытствовал он, стараясь перекричать гул работающего на полной мощности аппарата.

– В следующий раз, – отрезала Катенька. – Вы же торопитесь.

– Ах, ну да, конечно.

Уже через минуту все было закончено.

– С вас как обычно, – произнесла Катенька с каменным лицом.

Антон Ильич торопливо достал из кошелька купюры и положил их на столик. Катенька, не глядя на него, подала пальто. Он кое-как оделся, лихорадочно соображая, что происходит с Катенькой, почему она не рада и как ему теперь быть.

– Катенька, послушайте…

– Я провожу вас. – Она уже стояла у входной двери.

Антон Ильич нехотя поплелся за ней.

– Катенька…

– До свидания, Антон Ильич, – дрожащим голосом произнесла Катенька, и ему показалось, что она вот-вот разрыдается.

– А как же ужин? Мы же хотели посидеть по-семейному…

Катенька тем временем подталкивала Антона Ильича на улицу и уже закрывала за ним дверь.

– А как же мама? – в отчаянии крикнул он.

– Какая мама?

– Как же? А ужин втроем?

– Да ужинайте вы с кем хотите! Только оставьте меня в покое!

Дверь за ним захлопнулась.

Антон Ильич, ошарашенный, остался стоять на ступеньках. В голове гудело. Он стоял на ветру в расстегнутом пальто, без шапки, но не чувствовал холода. В голове стучала одна только мысль: так это не ее мама! Какой же он осел! Что он натворил! Надо как можно быстрее объясниться с Катенькой! Что она теперь думает о нем! Антон Ильич рванул на себя дверь, но она не поддалась. Как он мог так ошибиться! Как он мог принять эту старую злобную каргу за маму его нежной Катеньки! Он стал барабанить в дверь кулаками, но никто не отзывался.

Прохожие оглядывались на мужчину в распахнутом пальто, с растрепанными волосами, который, не обращая внимания на холод и падающей снег, стучал в дверь салона красоты и повторял одно и то же: Катенька, откройте, я все объясню!

– А вот и я! – вдруг кто-то взял его под руку.

Антон Ильич обернулся и от неожиданности едва не слетел со ступенек: перед ним, улыбаясь во весь рот, стояла «маменька». – Ну что, где там ваш кофе? Я готова!

Карнавал

Вечерело.

По гладкой синеве моря пошла серебристая рябь. Скамейки на пляже опустели. С заходом солнца город покидало тепло, напоминая о том, что стоял февраль. Застегнув пиджаки и обмотав шарфы вокруг шеи, горожане прогуливались вдоль моря. Туристы, коих здесь было немало, наслаждались теплом, удивительным для этого времени года. Только что прибывших англичан неизменно выделяла легкая, почти летняя одежда. Вырвавшись из промозглой слякоти к горячему южному солнцу, они тотчас надевали шорты, обувь на босу ногу, но вскоре понимали, что зимняя погода обманчива: вечерами здесь было прохладно.

На центральной набережной людей было особенно много. Отсюда открывался чудесный вид. В гавани огромными глыбами сияли паромы, белые яхты неподвижно держались на воде, судна поменьше качало на волнах. Верхушки гор обрамляли город плавной волнистой линией, придавая этому южному испанскому городку очарование классического морского курорта с золотистыми песками, синими волнами и зелеными холмами.

И хотя стоял февраль, город не выглядел ни холодным, ни опустевшим. Напротив, в нем царило оживление.

На улицах зажглись фонари, тут и там сооружали сцены и устанавливали микрофоны, лоточники прикатили свои тележки с жареным миндалем и сладкой ватой, к главной улице города ручейками стекались люди. Начинался карнавал.

В ресторане, расположенном на последнем этаже гостиницы, застолье шло полным ходом.

В главном зале сегодня обслуживали единственную компанию. По одну сторону стола сидели Алексей Евсеич со спутницей, Антон Ильич и переводчица, по другую расположились испанцы, трое мужчин и женщина. Настроение у всех было приподнятое. Ужин проходил шумно.

Тон веселью задавал Алексей Евсеич. Он был в центре внимания и находился, несомненно, в прекрасном расположении духа. Скинув пиджак и ослабив узел галстука, он с упоением рассказывал что-то, отчего тишина за столом сменялась взрывами хохота. Сам он весь сиял, довольный произведенным эффектом. Его спутница, яркая белокурая девушка, которую Алексей Евсеич то приобнимал за плечи, то поглаживал за руку в разговорах не участвовала. Вид у нее был отстраненный, как будто все это веселье ее не касалось и не производило на нее ни малейшего впечатления. На ухаживания Алексея Евсеича она не отвечала, но и не сопротивлялась им. Она сидела, ровно держа спину, с приборами в обеих руках и ела.

Мужчины, разгоряченные спиртным, шумели все жарче. Испанцы, по своему обыкновению, говорили громко, хохотали от души, размашисто жестикулировали руками над столом и перебивали друг друга, отчего переводчица, брюнетка лет сорока, едва успевала переводить.

До сих пор она почти не притронулась к еде, и тарелка перед ней была полна закусок, которые давно уже были опробованы остальными членами компании. Из-за черных глаз и черных, коротко подстриженных волос, ее можно было принять за испанку, однако ее выдавал взгляд. Глаза у нее оставались серьезными, даже когда она смеялась за компанию со всеми. Говорила она медленно, вдумчиво, тщательно выговаривая слова, и всякий раз желала непременно убедиться в том, что собеседник понял ее правильно. Была в ее манере какая-то учительская настойчивость, с какой она добивалась понимания от нерадивых учеников. Было видно, что разговоры на мужские темы ее не забавляли, а скабрезные мужские шуточки и вовсе выводили ее из равновесия. Несколько раз она оказывалась в тупике, не зная, как перевести ту или иную фразу, выражаясь приличным языком. Мужчины между тем отлично понимали все без слов и, не дожидаясь перевода, покатывались со смеху, так что ей не оставалось ничего, кроме как с презрением смотреть на эти грубые гогочущие существа и недовольно поджимать губы.

Женской солидарности за столом она тоже не находила. Молоденькая блондинка, сопровождавшая Алексея Евсеича, одним только своим присутствием демонстрировала нравственный упадок мужской половины человечества. Испанка также ее чувств не разделяла. Всем за столом было очевидно, что с коллегой по работе, сидящим за столом рядом с ней, ее связывают нежные чувства. Невысокий испанец с седеющими висками открыто за ней ухаживал, и она, в отличие от блондинки, отвечала своему кабальеро взаимностью – они вели себя как влюбленные и наслаждались обществом друг друга.