Книга Храм - Стивен Спендер

— Дядя Зигфрид наводит на всех нас смертельный ужас, — сказал Иоахим и издал львиный рык: — Р-р-р-р!

Клаус захихикал.

После непродолжительных вежливых расспросов на ломаном английском о причинах его приезда в Гамбург («Ach, уроки немецкого у герра доктора Эрнста Штокмана? Ach so! Ja! Ja!») представители старшего поколения почти перестали общаться с Полом.

— Вы есть английский друг моего сына Иоахима? Для его английского есть полезно то, что вы с ним разговариваете, — вот практически и все, что сказала за весь вечер Полу фрау Ленц. Было в ней нечто, весьма пришедшееся Полу по душе, возможно, более всего — то нескрываемое пренебрежение, с коим она назвала его другом Иоахима. Очевидно, все члены семьи полагали, что Иоахим с Полом встретились, дабы побеседовать по-английски, и старались не мешать им, вполголоса переговариваясь по-немецки. Пол заметил, что когда Иоахим время от времени шутливым тоном заговаривает со своим братом Клаусом, фрау Ленц слегка хмурит брови. Насупленные брови прекрасно гармонировали с белым кружевным воротником.

На обед подали Belegtes Brötchen — мясо нескольких сортов с кусочками колбасы и сыра, черным хлебом и картофельным салатом. Столь скудная пища казалась вполне уместной на столе у той неподвижной и гладкой двухмерной фотоаппликации, каковой виделось Полу семейство Ленцев. Быть может, в этом доме англичане все еще оставались врагами, война продолжалась.

После кофе, как только нашелся благовидный предлог для побега, Иоахим сказал Полу:

— Пойдем погуляем в саду.

Клаус попытался было броситься за ними вдогонку, но попытку эту моментально пресекла мать. Иоахим с Полом обогнули дом и прогулялись до края сада, к берегу озера, где располагался небольшой эллинг. Казалось, Иоахима ничуть не беспокоит та атмосфера недовольства, от которой они только что сбежали.

— Бедный Клаус! Будь у мамы такая возможность, она бы вообще запретила мне с ним общаться. Она уверена, что я его испорчу. Удивительно еще, что тебе разрешили пойти с нами, Фикс! — обратился он к фокстерьеру, иронически выразив тому свое сочувствие. Казалось, оказанный Полу прием его весьма забавляет. — По-моему, они подозревают, что ты очень-очень дурно влияешь на их добродетельного сына. Видишь ли, в Гамбурге англичане славятся аморальным поведением. Вот почему в Санкт-Паули так любят английских моряков.

Когда они прислонились к ограде и взглянули на озеро, он заговорил серьезно.

— Вся моя семья, — сказал он, — сплошь коммерсанты, настоящие буржуа, кроме дядюшки-генерала, который никогда не был женат и поэтому никому не внушает доверия. В общем-то мы все равно никогда с ним не видимся. Но в один прекрасный день я намерен явиться в Потсдам и представиться. Думаю, он будет рад увидеть мои фотографии. Мама всю жизнь пытается не допустить, чтобы Клаус вырос таким, как я. А я, по их мнению, должен стать таким, как они. Но я не смогу. Нынче в Германии между старшим и младшим поколениями — глубокая пропасть.

— Да и в Англии тоже — в кругу моих друзей.

Эти слова Иоахим пропустил мимо ушей. Он смотрел на озеро с его байдарками и парусными шлюпками, и мысли его витали где-то далеко. Потом, вновь повернувшись к Полу, он сознательно сосредоточился на положении дел в Германии.

— Старшее поколение жило в довоенную эпоху, когда все ценности средних слоев общества казались незыблемыми, материальными. В Гамбурге того поколения, к которому принадлежат мои родители, немцы стремились к тому, к чему стремятся все коммерсанты — наживать деньги.

— А поражение Германии в войне что-нибудь изменило?

— Не столько само поражение, сколько то, что произошло впоследствии. Что и в самом деле сделало новое поколение столь не похожим на старое, так это инфляция. Примерно за год деньги в Германии полностью обесценились. Для того чтобы отправить письмо, нужно было наклеить на конверт марку за миллион. Чтобы купить буханку хлеба, надо было набить чемодан банкнотами и надеяться на то, что успеешь добежать до булочной, прежде чем цена буханки подскочит и купить ее будет уже невозможно. Разумеется, все это не касалось таких людей, как Штокманы, ведь у них была собственность, которая постоянно росла в цене — именно во время инфляции Ханни Штокман купила большую часть картин своей коллекции, кроме двух или трех, еще раньше привезенных, как она хвастается, из Парижа. Да и моих стариков все это не очень коснулось, хотя времена для них были трудные. Но мы, тогда еще дети, бывали потрясены, если родителям кого-то из школьных друзей нечего было продать.

Казалось, он вглядывается в историческое прошлое Германии, точно видит его на киноэкране. Потом он вновь обратился к настоящему времени.

— Новое поколение нуждается в деньгах совсем не так, как родители. Разумеется, хотя бы для того, чтобы заниматься тем, чем нам хочется, немного денег иметь мы должны. Но какой смысл постоянно копить деньги, если в один прекрасный день все они могут обратиться в ничто? Да и имущества нам много не надо. Все, что мы хотим — это жить, жить, а не приобретать вещи. А на солнце, воздух, воду и занятия любовью кучи денег не требуется. — Он опять принялся смотреть на плывущие по озеру лодки.

— А что будет, когда вы состаритесь?

— Ну… наверно, мы станем другими. Но до поры до времени все мы хотим просто жить. Быть может, потом возникнет и что-то другое. В Германии уже появились интересные произведения искусства и замечательная новая архитектура, но лучшие архитектурные сооружения — это дешевые, лишенные излишеств, простые здания, предназначенные для молодежи, не нуждающейся в домах-мавзолеях, куда люди тащат все, что сумеют раздобыть, как Штокманы свои картины.

— Но нельзя же остаться молодым навсегда.

— Именно это постоянно твердят мне родители. Но я не хочу стать такими, как они или родители Эрнста. Больше всего им хочется, чтобы я стал торговцем. А я не желаю быть кофейным мешком. И все же мои родители — люди порядочные, здравомыслящие. Они говорят, что если я интересуюсь искусством, значит, мне следует поступить в художественное училище и стать художником. Художники тоже зарабатывают деньги, и знаменитый художник может разбогатеть, как Пикассо. В Германии для художников есть очень хорошие школы, например, «Баухаус», где я купил мебель для своей квартиры.

— Почему же ты тогда не поступаешь в художественную школу?

— Как только становишься художником — если, конечно, тебе сопутствует успех, — у тебя должна выработаться творческая манера, благодаря которой ты пользуешься широкой известностью, то есть ты превращаешься в производителя определенного рода продукции, чем и славишься. Этим я заниматься не хочу. До поры до времени я хочу жить здоровой телесной жизнью, а не изготавливать стереотипные копии своей души на потребу торговцам произведениями искусства.

— Значит, молодежь, самостоятельно строящая свою жизнь, и есть та самая новая Германия? Значит, это и есть Веймарская республика?

— Да, для очень многих представителей нашего поколения это именно так. Возможно, после всех испытаний, выпавших на долю Германии, мы, немцы, просто устали. Быть может, после войны и нескольких лет голода нам, чтобы перезарядить свои жизни, как батареи, необходимо поплавать, поваляться на солнышке и позаниматься любовью. Нам нужны наши жизни, ведь мы должны прийти на место людей, которые уже превратились в покойников.